Кетополис: Киты и броненосцы
Шрифт:
Маме было проще. Она распоряжалась своей жизнью. Мне нужно было решить за другого. Как быть, если твое личное горе – благо для всех?
Киты пускали фонтаны. Мне казалось, сейчас я услышу их песни. Но киты не пели.
Тогда запела я, вспоминая, что пела на берегу мама. Я не знала слов, они рождались сами. Словно мама пела моим голосом… В собственном пении я разобрала только два слова «орка оркинус» – несущая смерть. Не стоит бояться кита, если ты не собираешься его убить. Или если о помощи его
Неожиданный удар подбросил лодку в воздух. Листы графромана чайками взметнулись вверх.
Мы с Фоксом полетели в воду.
Вынырнув, первым делом я увидела Ричарда.
А рядом – кита. Огромная тупая туша с бессмысленным взглядом, как думают слишком многие… Нет, у него были очень умные глаза.
Он слушал. Он ждал. Это было просто невероятно.
– Уплывай, Либби! – крикнул Фокс. – Я тебя прикрою.
Смешной. Как он смог бы меня защитить? Ударив кита в нос?
Охрана металась на берегу. У них было оружие, но, стреляя в кита, они могли попасть в нас с Фоксом…
– Нет. Так надо, Ричард.
Качаясь на волнах, я запела снова. Орка оркинус. Орка оркинус – это же я, ничтожная Либби Герц.
Кит поднял хвост и ударил Ричарда.
Тело исчезло в глубине.
По воде расплылись круги.
– Плыви, Ричард.
Черно-белые рисунки окрасились красным.
Меня немедленно схватили. Это же я затеяла прогулку.
Тело Фокса не нашли. Четырехчасовой поиск тела с лодок и дирижабля не привел ни к чему.
В связи с чрезвычайной ситуацией меня доставили к самому Канцлеру.
Никто не знает, о чем мы говорили.
Никто не знает, почему он меня отпустил.
Всех, кто следил за Фоксом в тот день, выслали из Кето на материк.
По крайней мере, так сказали мне.
Я не стала просить бумаги и считывать настоящее знание подушечками пальцев. Мне была не нужна правда.
Я сильная. Но еще четыре смерти на совести я не потяну.
Несколько месяцев я не выходила из дома. Если бы не Лизи, я бы умерла с голода. Она силой запихивала куски мне в рот.
За окном шумел ветер – сердитое дыхание хозяина жизни.
Я пошла в Горелую Слободу к перекройщице.
У меня было к ней дело на пару крон – мне нужно было вырезать сердце. Себе.
– Сделайте мне железное. Да хоть из соломы. Оно и так неживое.
– Сердце нельзя, голубушка, – сказала перекройщица. – Хочешь китовый ус в талию или шпильку в голову?
– Мне нужно сердце.
– Сердце нельзя.
Когда я уже лежала на столе, передумала. Пусть болит.
Пока болит – живая.
Тогда я нарисовала первого кита.
Он
Нельзя такое говорить десятилетним девочкам. Нельзя взваливать на них такой груз.
– Это ты виновна в гибели матери. Она пообещала вернуться к китам, если ты прозреешь! – кричал отец.
– Папа, ты никогда не верил маминым историям, называл их сказками! Ты же не веришь в них?
Мне казалось, это ему десять лет, а не мне.
– Не верю.
Но по глазам я видела: верит. Не хочет верить, но верит.
С одежды течет вода.
– Папа… ты… ты пошел за ней? За мамой?
– Я пытался несколько раз. Меня отвергли, вытолкнули. Чертовы киты выкинули меня на берег. Они не взяли меня с собой. Они даже не дали мне утонуть.
– Ты хотел стать китом?
– Я ненавижу китов.
Он плачет. Я думала, течет с его волос, но потом поняла: это слезы. По заскорузлой коже текут слезы, смешиваясь с водой. Папа плакал первый и последний раз в жизни.
Он любил меня – по-своему, конечно. Но так никогда не простил мне этих слез, своей слабости.
А я его простила. Любовь – странная штука: можно любить и ненавидеть одновременно, любить и бросить. Я могла сломаться и зачерстветь, но меня спасла музыка, звучащая в моей голове. Я не слышала песни китов, но я слышала мамины песни.
Я простила отца.
Но понять не смогла.
На камнях за мостом я рисовала мелом улыбающихся китов. Вокруг смеялись дети и тоже начинали их рисовать. Подходит офицер, некоторое время стоит, смотрит.
Уходит.
Раздается крик:
– Опять она! Нарушаем, барышня?
Меня схватили за запястья, тащат.
Полиция. Я снова арестована.
Хорошо, что сегодня дежурит Старый Сэл.
– Иди, Либби, и больше не попадайся, – говорит он.
Он со мной давно на «ты». Глаза отеческие. Мне нравится Сэл, а ему нравлюсь я.
Меня арестовывали столько раз, что мы успели подружиться. Мне везет, меня все время отпускают и строго велят больше не безобразничать.
Киваю.
Сэл знает, что я не прекращу рисовать.
Я знаю, что он не прекратит меня ловить.
Мы понимаем друг друга. Мы по разные стороны баррикад, но каждый должен делать свое дело.
…Никто не знает, о чем в день гибели Фокса говорил со мной Канцлер.
Никто не знает, почему он меня отпустил.
Он смотрел на меня как на врага. Седой, страшный.
Кричал:
– Девчонка, дрянь. Ты будешь арестована!
Взгляд бил как гарпун.
– Обращайтесь ко мне на вы, господин Канцлер.