Кетополис: Киты и броненосцы
Шрифт:
Воспоминание: я не любила суп. Мама, чтобы заставить меня есть, рассказывала мне сказку о том, что я – Белый Кит и глотаю всяких маленьких рыбешек. Мы с ней смеялись, а отец мрачнел лицом. Он всегда недолюбливал китов.
С момента, когда погибла мама, он их возненавидел.
Черной тенью человек в форменной одежде нависает надо мной.
– Поймите, Либби. Так мы сможем его контролировать.
…Когда Фокс пропал, его многие пытались
Я сама сдала его Канцлеру.
…Я была его шлюхой, его вещью, его жизнью. Его музой.
– Только ты одна понимаешь мои рисунки, – говорил Фокс.
Еще бы, с моим-то даром… Мне не нужно было ничего объяснять, я просто закрывала глаза и проводила подушечками пальцев по графическим линиям.
Кровь Фокса одновременно была ледяной и огненной, словно две струи бежали по венам параллельно. Так пылко, как он, никто не мог любить. Никто не мог быть так равнодушен, как он.
Начиная работать, он тут же забывал про меня.
Когда приходило вдохновение, он кидался в работу и пером рвал бумагу, как Бобби в детстве. Но, в отличие от Бобби, то, что он делал, было гениально.
С пера мне на палец летит капля чернил.
Слизываю ее, ощущая замысел на вкус.
Сперва меня восхищало все, что делал Фокс, а потом я понемножку начала прозревать и пришла в ужас. Его рисунки не делают мир лучше, они делают его хуже.
В тот день мы собирались в оперу. Вышли на улицу, остановился экипаж.
– Нет, мне этот не нравится, – закапризничала я.
– А какой?
– Вот этот! – показала я на черный закрытый мобиль.
Фокс залез внутрь, раздался сдавленный крик.
Я осталась на мостовой в своем нарядном платье. Потом села в другой экипаж и поехала на спектакль.
Мне совсем не хотелось веселиться.
Но я не могла сейчас оставаться одна.
– Либби, как ты могла? – спросил Ричард меня при встрече.
Драгоценности и связи дали мне возможность видеть Фокса даже в заключении.
– Меня заставили. – Я не могла сказать ему правды.
А про себя прошептала: «Так лучше для всех».
Но лучше не стало. Стало только хуже. В темнице Фокс продолжал рисовать – и все темное, что таилось в нем, все, что я чувствовала, вырвалось на свободу. Он по-прежнему создавал миры, но это были страшные миры.
Ужас был не в том, что он этого не замечал. Ужас в том, что теперь ему это нравилось.
Заперев Фокса в темницу, я выпустила монстра на свободу.
А потом Ричард пропал во второй раз.
После ее смерти отец изменился.
Я не узнавала этого человека.
На меня он смотрел враждебно.
Я понимала,
Мне казалось, что самым главным теперь было узнать, о чем поют киты. Тогда, возможно, я бы поняла, почему мама так поступила. Объяснение обязательно должно быть. Но отец отвез меня к тетке в Америку – в далекую Оклахому, сам приезжал к нам редко, чуть ли не раз в год. Я ловила его странные взгляды, в которых Гольфстримом и Лабрадорским течением смешивались обожание и… ненависть?
Выброшенная из атмосферы всеобщей любви и ласки, из веселой суматохи (мама стоила толпы самых разных людей), я оказалась в чопорном холодном доме.
В Оклахоме не было моря, только выжженная пустыня. Я не знаю, как другие люди живут без моря, но мне там нечем было дышать. Нет ничего красивее океана – спокойного или сердитого, теплого, холодного, лазурного или хмуросерого…
Мне все здесь было странно. Сухой воздух, пыль из-под копыт, выжженная линия горизонта.
В день, когда мне исполнилось шестнадцать, я сбежала.
С каждой неделей ситуация в Кето становилась все хуже и хуже. Зло шло по улицам. Я должна была поговорить с Фоксом. Его держали в Ганае, в уединенном поместье – клетка для гения.
Вокруг зрели яблоки.
Мне удалось организовать ему прогулку по берегу. За нами шли охранники.
Увидели запутавшегося в сетях кита.
– Давай посмотрим?
– Мы прокатимся на лодке, можно? – спросила я охрану, доставая из кармана жемчужное ожерелье.
На берегу моря лежала старая морская шлюпка.
Вдали плескалось китовое стадо, не желая бросать собрата, попавшего в беду.
– Ричард, давай подплывем поближе к бедняге, посмотрим?
– Это разве не опасно?
– Не стоит бояться кита, если ты не собираешься его убить.
– Откуда им знать, чего кто хочет?
– Они чувствуют.
Охранники следили за нами с берега.
Я попыталась заговорить с Ричардом о зле, что приносят его графические романы, но он меня не понял. Не захотел услышать.
– Что за папка?
– Новые рисунки, хочешь – посмотри.
Я смотрела рисунки, и это было страшно. Я отложила папку.
Ричард греб, а я перебирала детали браслета – маминого браслета. Она подарила мне его в тот злополучный день рождения – в мои десять лет. Мама верила, что браслет защитит нашу семью от злых духов. Отец, увидев, порвал его, швырнул в сторону и вышел. Я ползала по полу и собирала в подол костяные фигурки китов, деревянную – женщины, цветные бусинки и зубы кашалота. Спустя много лет модницы в разных странах просили меня продать браслет за любые деньги – он был очень красив. Но это был не просто браслет, это был амулет.