Кетополис: Киты и броненосцы
Шрифт:
Он начинает смеяться. Хороший смех.
– Нет, ничего такого. Я собираю фольклор. Песни, легенды, байки, истории, даже сказки.
– Здесь? – я поднимаю брови. – В этом ээ… гнезде порока?
– В этом прекрасном гнезде порока, прошу заметить! Знаете, я пишу книгу, – продолжает он чуть смущенно. – Если хотите, я мог бы рассказать вам о своей задумке… простите, запамятовал ваше имя…
– Зовите меня Козмо, – говорю я.
– Энгус.
Мы обмениваемся церемонными поклонами. Представляю, как идиотски это выглядит со стороны. Наплевать.
– Как вы относитесь к кофе,
– Честно говоря, гораздо лучше я отношусь к коньяку. – О!
Нормальный человек. А по виду и не скажешь…
– Кстати, о символах. Существует очень простое, совсем в лоб, объяснение, каким образом Великая Бирма сумела завоевать Сиам – который вполне удачно отбивался от нее столетиями. Хотите услышать?
Я говорю: конечно.
– Скажите, Козмо, вы когда-нибудь встречали выражение: «Белый слон принадлежит королю»?
– Само собой. Сиамцы часто так говорят. А что?
– Дело в том: если допустить, что у Великой Бирмы появился некий символ, некое, предположим, тотемное животное, которое обладает большей силой, чем слон – символ Сиама…
– Какое же, например?
– Кит.
Я поднимаю брови.
– Э… бирманцам удалось приручить кита?
– И не просто кита. Белого кита, иначе символа не получится.
Я вспоминаю историю Теерасака.
Кто сильнее – слон или кит? Ганеша или Левиафан?
Некоторое время я молчу. Потом спрашиваю:
– И что?
– Вы не понимаете, Козмо! Тут дело не в цвете животного или в его физической силе – дело в уникальности.
Если белый слон – всего лишь аномалия, не такая уж редкая, кстати, то белый кит – аномалия из аномалий. Потому что это не альбинос, как думают некоторые… это просто очень и очень старый кит. Представляете, Козмо? Тысячелетний кит. Вот смотрите… – он приходит в волнение. – Допустим, кит дожил до тысячи лет, так? Тогда этот кит будет белым. Седым.
Этот кит своими глазами видел эволюционный процесс, о котором пишет сэр Чарлз Дарвин. Пыль, которая его покрывает, – это пыль многих веков. Не побоюсь сказать: дарвиновская пыль.
А теперь смотрите, что получается дальше.
Пока у Сиама был королевский белый слон, ему удавалось отстаивать независимость. С появлением у Великой Бирмы некоего тайного символа – у Сиама не осталось ни шанса.
Тайный символ. Это важно.
Как это ни странно звучит, но империя создается символами, Козмо. И если символ теряет свое значение, свою мощь – империю ждет крах. Вы понимаете, о чем я?
Профессор смотрит на меня строгим взглядом преподавателя. Кажется, ему хочется спросить, как я усвоил материал. Я невольно усмехаюсь. Говорю:
– Все понятно, профессор. Да, – тут мне приходит в голову другая мысль: а как же кальмар, символ кетополийской династии? – Но что вы тогда скажете о празднике Большой Бойни? Это же варварство, нет? Мы празднуем убийство, пусть даже это убийство китов.
– Я бы не хотел… Это будет чистое теоретизирование.
Интересно наблюдать, он пытается уйти от ответа.
– И все-таки?
– Языческий ритуал, – объясняет он. – Скажем так, это не совсем моя тема, но… Чем веселее мы отпразднуем день Большой Бойни, тем удачней она пройдет –
Я вдруг вспоминаю:
«…в отчаянии. Умоляю».
– Скажите, профессор, у вас есть дети? – спрашиваю я. Профессор, прерванный на полуслове, смотрит на меня озадаченно:
– Хмм. Э-э… а что?
– Да так, ничего, – я начинаю подниматься. – Простите, что побеспокоил. Мне нужно идти.
– У меня дочь. – слышу я за спиной. Поворачиваюсь. Профессор смотрит на меня. – Надеюсь, когда вырастет, она найдет себе занятие поинтересней, чем вдыхать книжную пыль.
Я говорю:
– Очень надеюсь, профессор, что ваши мечты сбудутся. Честное слово. В таком случае вы будете счастливее моих родителей. Они видели во мне талантливого певца, звезду оперной сцены… А что вышло? Всего-навсего посредственный морской офицер. Который, к тому же, уже и не офицер.
Нахлобучиваю фуражку. Жесткий край режет лоб. Ребром ладони проверяю – по центру ли кокарда.
Готово. Стоп, еще одно.
– Профессор, могу я узнать ваше полное имя? Чтобы искать на корешках.
– Батакален, – говорит профессор. – Энгус Батакален, к вашим услугам. Лиценциат искусств и собиратель фольклора. Козмо?
– Энгус?
– Берегите себя, хорошо?
Передо мной – дверь в машинное отделение. Вибрация проникает в меня через пятки. За дверью ревет и грохочет гигантский разъяренный зверь.
Я берусь за ручку, нажимаю. Щелк.
В лицо ударяет горячий влажный воздух.
Огромный зал, где нет ни топок, ни котлов, ни самой паровой машины – а только это…
Чудовищный грохот оглушает. Лепестковые клапаны с лязгом сходятся и расходятся, поршень выезжает, блестя от масла, – пших, пших. Шатун бежит, раскручивая маховик. Пших. Буфффф! Машина окутывается паром. Через клапана брызжет дымящаяся жидкость – черная, точно горячий шоколад. Шипение. Вонь гари.
Я понимаю, что это.
– Козмо!
«Масляный насос высокого давления». Нет, не насос, папа.
Передо мной сердце броненосца.
К нему тянутся по всему залу металлические трубы в пятнах заклепок – вены и артерии.
Дуф-ду-дуф. Дуф-ду-дуф. Одна из труб вдруг изгибается и хватает меня за плечо.
– Козмо, проснись, – растерянный голос отца. – С мамой плохо. Козмо!
– Погодите! Как же, как же… – вот мучение.
Не вспомнить.
Мелкий моросящий дождь, мокрый гранит набережной. Вдалеке, в дымке, прыгнувшим китом горбится мост через Баллену. Моя любимая погода. В детстве, пропуская уроки, я всегда выбирал именно такой день. Сырой, словно неотжатая половая тряпка, и такой же серый. Я почти чувствую пальцами ветхую структуру ткани – столько я в свое бытие гардемарином намыл классов, коридоров, а затем и корабельных палуб.