Кейджера Гора
Шрифт:
– Нет! – рассердилась я.
– Тогда откуда Госпожа знает это?
– Это самоочевидно, - бросила я недовольно потому, что отлично понимала, что моя уверенность базировалась на том, что мне преподавали, и просто верила этому, не пытаясь подвергать сомнению.
– Если Вы ссылаетесь на самоочевидность Вашего утверждения, - сказала она, - то, пожалуй, скорее, будет самоочевидно как раз то, что владеть людьми не будет неправильным. В большинстве культур, традиций и цивилизаций, о которых я знаю, право владеть людьми никогда не подвергалось сомнению. Для них правильность института рабства была самоочевидна.
– Рабство неправильно потому, что оно может повлечь за собой
– Работа, также, может повлечь за собой и боль и страдания. По вашему работа – это тоже неправильно? – спросила Сьюзан.
– Нет, - мотнула я головой, и она пожала плечами. – Возможно, рабство неправильно потому, что рабам оно не по душе.
– Многим людям, возможно, не по душе множество вещей, - отмахнулась она. – Но это же не делает эти вещи неправильными. Полагаю, подобный аргумент, чтобы рабы одобряли своё состояние, вообще никогда не расценивался как необходимое условие для оправдания рабства.
– Это верно, - вздохнула я.
– Что верно? – уточнила Сьюзан.
– Как кто-то мог бы одобрить рабство, - пояснила я, - или рассматривать его правильным, если он сам он не желал быть рабом?
– В некотором смысле, можно одобрять множество вещей, и признавать их законность, при этом, не желая быть вовлеченным в них лично. Скажем, можно одобрять медицину, но не желать становиться врачом. Можно одобрять математику, не будучи математиком и так далее.
– Конечно, - раздраженно согласилась я.
– Зато рабство можно оправдать различными путями, - заметила она. – Например, можно было бы оценить различные преимущества и последствия института рабства для общества, в котором рабство было бы органичным компонентом как лучшее чем то, в котором этого не существует. Это было бы его лучшим оправданием. Таким образом, человек мог бы одобрить рабство как институт, при этом не желая обязательно самому становиться рабом. С моральной точки зрения, он конечно, одобряя подобный институт, должен принять, по крайней мере, теоретический риск своего собственного порабощения. По-видимому, этот риск люди расценивают как часть цены, которую они готовы заплатить за выгоду от проживания в подобном типе общества, которое они сами, безусловно, расценивают как общество без альтернативы. Другим оправданием может стать то, что люди полагают, что порабощение является правильным и подходящим для одних, но не является таковым для других. Это утверждение предполагает, что не все люди одинаковы. С этой точки зрения человек одобряет рабство для тех, кто должен быть в рабстве, и относится неодобрительно, или же, по крайней мере, выражает сожаление в тех случаях, когда порабощён тот, кто рабом быть не должен. Он абсолютно последователен в этом, поскольку он полагает, что, если бы сам он оказался прирождённым рабом, то для него было бы правильнее оказаться в неволе. Это ему кажется несколько разумнее, категорического и необоснованного утверждения, что рабство является неправильным для любого индивидуума. На самом деле, многое зависело бы от натуры каждого отдельно взятого человека.
– Но рабство отрицает свободу! – закричала я.
– Кажется, что Ваше утверждение, предполагает желательность всеобщей свободы, - прищурилась она. – А это может оказаться весьма спорным.
– Возможно, - не стала я спорить.
– Намного ли больше счастья в обществе, в котором все свободны, чем в том, в котором некоторые несвободны? – спросила Сьюзан.
– Я не знаю, - честно призналась я, представив несчастные толпы людей, соперничающих друг с другом, вечно недовольных, враждебных ко всему и вся.
– Госпожа? – вывела меня из задумчивости рабыня.
– Я не знаю! –
– Да, Госпожа.
– Рабство отрицает свободу! – отчаянно повторила я.
– Да, Госпожа.
– Оно отрицает свободу личности.
– Оно отрицает некоторые свободы одних, - поправила меня девушка, -зато предоставляет их другим, заставляя ценить свободу ещё выше.
– Люди просто не могут принадлежать! – рассердилась я.
– Но я же принадлежу, - напомнила она, и я испуганно замолчала.
– Мой хозяин - Лигуриус из Корцируса.
– Рабство незаконно, - как-то неубедительно пробормотала я.
– Только не здесь, - сказала Сьюзан.
– Люди просто не могут принадлежать, - отчаянно и испуганно прошептала я.
– Я уверяю Вас, что здесь, фактически, вне вопросов законности или моральной уместности, или нехватки таковых, в настоящий момент одни люди принадлежат другим!
– Люди принадлежат фактически? – переспросила я.
– Да, - кивнула она. – Принадлежат, и полностью.
– Значит, здесь на самом деле существует рабство! В этом месте есть рабы.
– Да, - подтвердила девушка.
– И вообще.
Снова я не поняла значение этого её «вообще».
В который раз я отметила, что она говорила так, как если бы мы находились не на Земле, где угодно, только не на моей родной планете. От этой мысли моё сердце заколотилось быстрее, и я несознательно прижала руку к груди, как будто пытаясь удержать его на месте. Я испуганно водила взглядом по комнате, и не могла не отметить того, что она не походила ни на одно из жилищ в которых мне приходилось бывать до сего дня. Такой комнаты просто не могло быть ни в Англии, ни в Америке. Я понятия не имела, куда я попала. Я даже не представляла, на какой континенте я оказалась. Я посмотрела на девушку. Оказывается, всё это время я находилась в присутствии рабыни, женщины, которая была чьей-то собственностью. Впрочем, она сама мне сообщила, что её владелец некто Лигуриус, житель этого города, который, как выяснилось, называется -Корцирус. Мой взгляд цеплялся то за зарешеченное окно, то за мягкую поверхность той большой, варварской кровати на которой я очнулась, то за цепь у её основания, за железные кольца, установленные в разных местах, за плеть, свисавшую с крюка у двери, которую я не имела возможности запереть со своей стороны. Я снова с ужасом ощутила свою наготу и беззащитность.
– Сьюзан, - внезапно севшим голосом окликнула я девушку.
– Да, Госпожа, - с готовностью отозвалась она.
– А я – тоже рабыня? – задала я мучивший меня вопрос.
– Нет, Госпожа, - поспешила успокоить меня Сьюзан.
Я чуть не упала в обморок от наступившего облегчения. Мне даже на мгновение, показалось, что комната закружилась вокруг меня. Я была невыразимо рада узнать, что я не оказалась рабыней, но затем, внезапно и необъяснимо, я почувствовала совершенно необъяснимую тоску. В этот момент я неожиданно для самой себя поняла, что было что-то внутри меня, что хотело бы принадлежать. Я посмотрела на девушку, которая уже принадлежала мужчине. На мгновение, где-то в глубине души, я позавидовала её ошейнику.
– Ты обманываешь меня! Несомненно, я – тоже рабыня! – сердито бросила я.
– Посмотри на меня внимательно. Разве можно усомниться, что я -рабыня? На мне из одежды только браслет на ноге и духи
– Госпожа не заклеймена. На Госпоже нет ошейника, - напомнила Сьюзан.
– Я – рабыня, такая же, как и Ты, - с горечью в голосе прохрипела я.
А как ещё я могла расценить такие вещи как решётка на окне и браслет на ноге? Или всё же эти слова за меня произнесло то, что пряталось в моем сердце?