Киевские ночи(Роман, повести, рассказы)
Шрифт:
Я отворачивался от окна, и тогда мой взгляд падал на убогие бумажные цветы, красовавшиеся на столе. От них веяло беспросветной скукой. И самый воздух вокзала напоен был скукой ожидания. «Сидишь?» — кричал издалека паровоз.
— Вы здешний? — спросил мужчина, севший за мой столик.
Ему, верно, не было еще и тридцати пяти, но продолговатая лысина и недовольное выражение полного лица старили его. Он настороженно смотрел на меня, как бы стараясь понять, кто я. Когда я объяснил, что приехал сюда на несколько дней по служебным делам, лицо его немного прояснилось. Он сказал:
— Тут больше нескольких дней и не выдержишь. Глушь. Мухи дохнут.
Официант поставил перед ним графинчик водки и закуску. Он торопливо налил рюмку, выпил и стал жевать огурец.
— Прямо не представляю себе, как я мог тут прожить столько лет. — Он покачал головой
Признаться, я с откровенным любопытством посмотрел на него. Не на каждом шагу встретишь человека, сердце которого разбито на вот этакие кусочки. А кроме того, мне казалось, что об этом следовало бы рассказывать тихо, совсем тихо.
— Меня тут каждый знает, — продолжал мой собеседник. — Будете еще когда-нибудь, спросите про Чижевского. Я работал главным инженером на сахарном заводе. Порядочек у меня был что надо — и на производстве, и дома. План, премии. А в выходной день — охота, рыбалка. Домик — игрушечка. Патефон, радиола. Кругом шестнадцать…
Чижевский налил и выпил еще рюмку, пожевал холодную котлету.
В этот миг из-за угла выбежал паровоз и проверещал: «Сидите? Ага…» И выпустил облако пара; оно поплыло к окну.
Чижевский пригладил редкие белесые волосы на темени и тем же громким недовольным голосом сказал:
— И весь этот порядок полетел к чертовой матери. А почему? Дернула меня нечистая влюбиться. Смешно, правда? И не думайте, что судьба подсунула мне какую- нибудь красавицу необыкновенную, какое-то чудо. Девушка как девушка. Только глаза вот такие, — он изобразил пальцами два больших круга. — Еще больше. И горят!.. А так — ничего особенного. Учительница она. Умнейшая голова. Это все знают — голова! Только уж чересчур набита — книжки, идеалы и прочее. И вот завертело меня, словно с высокого берега в водоворот прыгнул. Смешно, правда? Что я, девушек не видел? Да за меня любая пошла бы. Кругом порядок! И сам вроде не калека, все на месте. А тут — представьте! — ничего не вышло. Смехота! Почти год я за ней как привязанный ходил. Кино, клуб, библиотека… Дома у нее бывал, чай пил, будущую тещу привораживал. Вот так день за днем, как привязанный. А как дошло до серьезного разговора — нет. Хоть стреляй — нет. Смешно, правда? «Я, говорит, все поняла и никогда за тебя замуж не пойду». — «Что же ты поняла?» — «Все!..» Больше я от нее ни словечка не добился. Как ножом отрезала. Я ей только сказал на прощанье: «Ты еще пожалеешь».
Представляете мое положение? Ведь в такой столице каждый о тебе все знает. Я уже не мог видеть ни этого задрипанного городишки, ни людей, что смотрели на меня как на последнего дурака. «Девушек тебе мало? Что ты в ней нашел?» Я и сам тысячу раз задавал себе этот вопрос. Никакого чуда. Разве что глаза — вот такие. Ладно. Человек я решительный. Загремело все. Уехал я под Каменец-Подольск, оборвал все нити, которые связывали меня со здешними местами. А через полгода женился. И опять у меня кругом шестнадцать. Завод там новый, есть где размахнуться. План, премии. И дома порядочек. Жена дочку родила, еще похорошела. Она у меня слава богу… Всё на месте! Не так чтобы чересчур, но и не какая-нибудь сушеная вобла. Узнал я, что и бывшая моя любовь, Галина ее звать, тоже замуж вышла. За учителя какого-то. Выходит, поквитались мы. И вспоминать ни к чему. Так? А я, дурак, вспоминаю. Что-то свербит и свербит. Смешно, правда? И все думаю: а она, наверно, жалеет. Иначе и быть не может!.. Еду с женой на курорт, а сам думаю: «Галина, верно, моря так и не видела». Покупаю ковер или пальто жене, или еще какую-нибудь ерунду, — и опять в голове вертится: «Посмотрела бы Галина, как я живу. Кругом шестнадцать…»
Чижевский вдруг умолк, уставился на меня слегка затуманенными глазами и обиженно спросил:
— Чего вы молчите?
— Слушаю.
— Смешная история?
— Сказать по правде, пока смешного мало.
Чижевский отвел глаза, потер лоб и сказал тихо:
— В том-то и суть, что смешного мало. — Он выпил еще рюмку. — В конце концов надоело мне думать и гадать, жалеет она или не очень. Решил я сам убедиться. И вот приехал сюда, в этот благословенный райцентр. Будто бы к родичам. А на самом деле, чтоб собственными глазами посмотреть. Встретил возле школы. Такая же тоненькая, тихая. А в глазах — омут! Берегись, а то утонешь… Разговор сперва не очень
Принес я бутылку вина, шоколаду — культурно? Могу себе позволить. Так я и сказал. Намекнул, значит. Вижу, Галина покраснела, переглянулась с мужем. Но ничего не ответила на это. Да зачем говорить? Я и так понимаю: задело-таки… Погоди, думаю, я еще жару подкину. Ну, выпили по чарке, то да сё. Веселее пошел разговор. Муж ее парень ничего себе, рассказывает разные истории. А я на конкретные факты нажимаю. Я люблю говорить конкретно: куда ездил, что видел, что купил. Галина улыбается, виду не подает. Но я отлично понимаю: жалеет! В самом деле, тут ведь и слепому ясно. Погоди, думаю, я еще добавлю. Перевожу разговор на завтрашний день. Каждый человек должен иметь перспективу. А какая у них перспектива, скажите на милость? Учитель и через пять и через десять лет будет учителем. Смешно, правда? Ну, может быть, директором школы станет. Большое счастье!.. Раскрываю им свою перспективу. Не ради хвастовства, а из принципа. Раз пошло на принцип, я и говорю: «Приглашают меня в область, в совнархоз. Заместителем начальника управления пищевой промышленности. Могу хоть завтра ехать». И смотрю ей в глаза, в этот омут, от которого голова кружится. Она мне говорит: «Ты растешь». Расту! Все должны расти… «Из области, — говорю, — буду уже на Киев или на Москву курс держать».
Долгонько просидел я у них. Мне все хотелось, чтоб Галина хоть словечком выдала себя: вот, мол, и нам бы отдохнуть на Кавказе! Вот, мол, и нам бы радиолу и красивую мебель приобрести! А она и виду не подает. Смешно, правда?
Ну ладно. Плюнем на то, у кого больший достаток. Для Галины это не так уже много значит. Но ведь есть вещи поважнее: авторитет и, так сказать, положение. Ведь и слепому ясно… А она ничего не хочет видеть. Попробуйте разгадать эту загадку? Почему она оттолкнула меня и вышла за него? Почему? Что она в нем нашла? Не подумайте, что я придираюсь, хочу охаять его и прочее. Парень вроде ничего… Шибко деликатный. Я таких называю интеллигентской размазней. Но чего он добьется в жизни с этой своей деликатностью?
Чижевский выпил последнюю рюмку, заглянул в пустой графинчик и отставил его. Потом посмотрел на часы.
— Вы тоже на сорок третий?
— Нет, — сказал я, — мне в другую сторону, на Полтаву.
— Значит, вы не здешний? — опять спросил он. — Не знаете такой — Галина Криничная?
— Нет, не знаю.
— М-да… — Чижевский потер ладонью раскрасневшееся лицо. — Если так посмотреть — ничего особенного. Только глаза… Однако не может быть, чтоб она не жалела. Гордая, потому и виду не подает. Ну ладно! — он пристукнул кулаком об стол. — Все это глупости. Надо выкинуть из головы… Погулял я у родичей — есть у меня здесь дядька. Пора домой. Сегодня утром зашел в школу попрощаться. Его не было, и очень хорошо. Спрашиваю у нее напрямик: «Скажи, Галя, только откровенно… Может, больше не увидимся, скажи откровенно: ты счастлива?» Посмотрела на меня так, что вот тут даже закололо: «Счастлива!» — «Ничуть не жалеешь?» Только рассмеялась: «О чем же мне жалеть?» Гордая она, ни за что не признается. Но я уверен, где-то там внутри кошки скребут. — Чижевский помолчал. И вдруг поднял голову, оживился: — Есть у меня интересный план. — Он подмигнул, потер руки и засмеялся: — Есть такой планчик… Весной куплю автомашину и вместе с супругой пожалую сюда. А отсюда в Москву, в Ленинград… Что тогда Галина скажет? Какими глазами посмотрит? Все, все увидят, как она жалеет. Я все-таки добьюсь, чтоб у нее хоть слово вырвалось. Хотя бы одно слово…
Чижевский снова посмотрел на часы, подозвал официанта, рассчитался с ним и встал.
— До свиданья. Спасибо за компанию, — сказал он, кивнул мне и ушел.
От бумажных цветов веяло беспросветной скукой. Я посидел немного и вышел на перрон. Как раз в это время отходил каменец-подольский поезд. В одном из окон я в последний раз увидел нахмуренное лицо Чижевского.
Потом наступила тишина. Ее разорвал пронзительный гудок маневрового паровоза, который подбежал ко мне почти вплотную, презрительно фукнул паром и крикнул мне в лицо: «Ждешь? Жди, жди… Ты тоже пожалеешь, да-да, пожалеешь».