Кикимора и ее ёкай
Шрифт:
Богиня Идзанами оказалась перед богом войны, провела пальцами по худому лицу, по острым скулам. Повинуясь ее воле, вслед за ее руками потянулась из Дзашина лишняя сила. Богиня-мать исполняла свое обещание.
— Вот так… Вот и все, — сказала она, отступая на шаг, взмахнула ладонями, стряхнула с них излишки маны. Ей, богине-матери, это было несложно, все же она была богиней, а не хвостом каукегэна.
— Все получилось, — сказала кикимора, подходя к Дзашину. — Госпожа Идзанами вмешается и наведет порядок. Все с Камиямой хорошо будет. И с тобой.
Она
Дзашин всмотрелся в ее зеленые с искорками глаза. Искорок этих, золотых, таких необычных, стало меньше, и сами они будто бы притухали, выцветали. Почему-то это испугало Дзашина даже больше, чем факт того, что Мари-онна отведала пищи с Очага Желтых Вод.
У ног заскулил каукегэн.
— Зачем? — тихо спросил он, почему-то робея и даже не смея касаться ее руки, хотя очень хотелось.
Благодаря вмешательству Идзанами разум вернулся к нему, и, хоть сила и продолжила поступать, спущенная на него богами счастья, он игнорировал ее. Он был потрясен.
Дзашин — бог войны. Он был рожден из смерти, из страдания. У него были последователи, фанаты и фанатки, были обожатели, как правило, напрочь свихнувшиеся. Но никто, ни один из них, будучи в своем уме, не согласился бы ради него на вечные муки и забвение в подземном мире мертвой богини.
— За все надо платить, — просто ответила она. — Цена меня устроила. В прошлый раз я не смогла отдать все ради любви. А в этот решила, что оно того стоит.
И она сама ласково коснулась его лица. Провела ладонью по худой щеке, скользнула пальцами по прямой черной пряди, которая выбилась из хвоста на затылке. Искорки в ее глазах на миг стали ярче.
Кто кого поцеловал? Кто кого первый так жадно обнял?
Пальчики кикиморы растрепали волосы бога войны, его руки — сильные, привыкшие к оружию, бережно сжимали ее маленькие плечи. Сила бога войны, продолжающая к нему поступать от семи богов счастья, вспыхнула вокруг них ярким пламенем, а потом опала. Дзашину не пришлось медитировать и рисовать нарциссы, чтобы справиться с потоком силы. Поцелуй любимой женщины был лучше любых медитаций.
— Кхе-кхе.
Изума и Кагура смотрели на творящееся непотребство с осуждением. Тут, в мире, где вечно оплакивается умершая любовь, целоваться было моветоном.
Кикимора спрятала пылающий лоб у Дзашина на плече, и он обнял ее крепко-крепко, пряча от взглядов. Закрыл глаза, втянул в себя травяной запах ее светлых волос. Непривычный запах, но такой желанный, такой уже… родной.
— Прощайся с моей вечной гостьей, бог войны. Вы никогда не встретитесь снова, — глухим голосом сказала Идзанами, снова прячась за занавеской.
Дзашин ощутил, как его начинает тянуть в верхний мир: Идзанами мягко намекала, что прощание долгим не будет. Тут все было покорно ее воле, и только богиня подземного мира выбирала, кого она будет впускать в свое царство.
И впервые за многовековую жизнь
Ну как? Вот как с ней, с этой невозможной кикиморой, прощаться?
Дзашин заглянул в ее глаза. В его черных, как самая темная ночь, глазах, отражались золото и зелень ее радужек. Где-то там возмущались прислужницы Идзанами, где-то там злилась богиня, ожидая чужой боли и не получая ее. Там пучились от натуги боги счастья, накачивая Дзашина силой, которая стала для него и окружающих неопасной. Там шумело Дзюбокко, роняя на землю кроваво-красные листья… Да, Дзюбокко будет не хватать. Но и тут, в большом Царстве Желтых Вод, найдется другое дерево, которое будет радовать взор.
И с этой мыслью Дзашин, протянув руку, стащил со стола с закусками рисовый колобок с водорослями и быстро-быстро, пока Идзанами не прочухала, сунул его себе в рот.
Повисла невообразимая тишина.
У Кагуры медленно открывался рот. Изума истаяла фиолетовым дымком.
За занавеской царило молчание. Богиня Идзанами пыталась прийти в себя, но не могла. Шок был слишком силен.
Кикимора ткнула Дзашина кулачком в плечо. Ее перепуганные зеленые глаза наполнились слезами.
Но никто из них не успел ничего сказать. Их прервало наглое чавканье и хруст.
Все обернулись на стол с праздничным угощением. Каукегэн, ничтоже сумняшеся, сметал угощения длинными розовым языком. От пищи Страны Желтых Вод его шерсть заблестела, залоснилась, сам он стал как-то крупнее и здоровее. Видимо, энергия местной еды пришлась ему по душе.
— Шаричек, ты чего это? — шепотом спросила кикимора.
Каукегэн поднял на нее сытые глазки.
— Очень вкусно, госпожа Мари-онна-сама, — спешно дожевав угря в соусе унаги, ответил Шаричек и облизнулся по кругу. В смысле, всю свою каукегэнью морду целиком языком облизал.
Дзашин перевел взгляд на Мари-онну. Его губы дернулись от едва сдерживаемой улыбки.
— Кормят тут вкусно, собачке нашей понравилось, может, и с остальным тоже повезет? — так же шепотом спросил Дзашин.
Кикимора вытерла слезы.
В ее глазах снова сияла зелень и яркое, будто расплавленное, золото. Прикосновение губ в этот раз было без привкуса горечи от потери. И от этого сладко-сладко кружилась голова.
Но Дзашин не был бы собой, если бы не понял, что что-то начало меняться.
Сгустились на полу черные тени, поднялись туда, где в своем святилище сидела богиня Идзанами. Жуткая чернота расползлась по всему залу. Она коснулась стола с угощениями, и блюда, к великому огорчению каукегэна, обратились в комки ядовитой слизи. Раздались вскрики, потом вой и плач, от которого заныли разом все зубы.
Темные тени опустились на пол, разъедая его, и перед Дзашином и кикиморой оказалась бездна, наполненная мольбами о помощи и криками отчаяния.
А из-за опадающих занавесок божественного святилища показались черные змеи. Кикимора, присмотревшись, поняла, что змеи взялись прямо из головы богини Идзанами. Да и сама она выглядела… Удивительно.