Киммерийский закат
Шрифт:
Хотя Лукашов и Иващенко прилетели на аэродром отдельно от гэкачепистов, однако генсек-президент приказал майору Курбанову, который находился в это время на контрольно-пропускном пункте, любой ценой — выяснением личностей, составлением списка и всевозможными согласованиями с генералом Буровым, — свести их вместе.
Расчет оказался правильным: воссоединение этих двух групп нивелировало разницу в тактике переговоров, которые они выработали еще в столице, принимая решение о поездке на полуостров. Уравненные ненавистным клеймом «путчистов», они теперь вместе переминались с ноги на ногу,
— Улетая на отдых, вы, Владимир Андреевич, потребовали от нас навести в стране порядок, прекратить ее распад, остановить парад бессмысленных суверенитетов республик, — первым заговорил председатель госбезопасности. Голос его предательски дрожал, старчески отвисающий «индюшиный» подбородок расшатывался, как оборванная парусина на ветру, а руки… вот руки все это время ощупывали полы пиджака, словно никак не могли наткнуться на рукоятку затерявшегося пистолета.
— Это ваши прямые служебные обязанности — поддерживать порядок во вверенных вам сферах, — как-то неуверенно проговорил гарант Конституции.
— Только с этой целью, — не позволил втягивать себя в полемику генерал армии Корягин, — и был сформирован Госкомитет по чрезвычайному положению, который…
— …Который лишил Президента конституционных полномочий, — теперь уже неожиданно резко прервал Русаков главного чекиста страны, — выставив его перед народом больным и недееспособным. Мало того, вы, «гэкапутчисты», как вас теперь справедливо называют и в народе, и в прессе, взяли Президента под домашний арест, изолировав его от всего мира. И это — в дни, когда большинство республик уже готово было подписать новый союзный договор; когда переговорный процесс по его подписанию по-настоящему пошел.
Дрожащие руки главного путчиста перестали нервно обшаривать карманы и безвольно опустились по швам. Он затравленно взглянул на Лукашова, призывая его забыть о разногласиях и подключиться к разговору, который с самого начала пошел не так, как это ему представлялось.
Прежде чем гэкапутчисты ступили в холл, Буров лично поставил длинный журнальный столик посредине ковра, чтобы он разделял Президента и путчистов. Причем сделал это, не столько опасаясь за попытку путчистов арестовать генсек-президента, сколько для создания им психологического дискомфорта. Теперь, вместе с двумя офицерами, он стоял чуть в сторонке, на уровне этой «демаркационной линии», как рефери — на ринге, фиксируя каждое движение путчистов.
— Владимир Андреевич, — миролюбиво присоединился к разговору Кремлевский Лука. — Мы тут советовались и с силовыми министрами, и с секретарями ЦК, — кивнул он в сторону Иващенко. — Поэтому выражу общее мнение, когда скажу: будет правильно, если вы с семьей сядете в самолет, которым прибыли мы с вашим заместителем по партии. Такое возвращение в столицу, именно в таком сопровождении, снимет многие ненужные вопросы и политические шероховатости, возникавшие в последние дни в прессе и в умах некоторых политиков.
— Мы с маршалом и другими товарищами присоединяемся к этому мнению, — поспешил заверить главный кагэбист, дабы избежать какого-либо
Президент непроизвольно метнул взгляд на генерала Бурова, а тот демонстративно взглянул на часы. Они прекрасно поняли друг друга: самолет с группой генерала Ранского уже был в воздухе. Едва «группа федералов», как назвал ее Истомин, появилась во «Внуково-2», как Бурова тут же уведомили об этом шифрограммой. Мало того, вооруженные люди Истомина уже ожидали ее в Крыму на военном аэродроме «Бельбек». И как же Русаков был признателен теперь начальнику охраны за известие о прилете «федералов»!
Он прекрасно понимал, что должен как можно скорее оказаться в Кремле. Но прилет посланников российского Президента позволял определиться и с линией поведения во время переговоров с путчистами, и с выбором борта, на котором ему, как вырвавшемуся из рук заговорщиков «спасителю Отечества», суждено триумфально, мессиански явится своему взбудораженному слухами и действиями гэкачепистов народу.
— Вы что, всерьез решили, что я буду вступать с вами в полемику и согласовывать взгляды; что я соглашусь возвращаться в столицу вместе с вами? — с высокомерной жесткостью молвил генсек-президент. — Через своего помощника и через начальника охраны я уже подавал письменное требование предоставить мне самолет и правительственную связь, однако ни того ни другого так и не получил.
— Так вот сейчас, Владимир Андреевич, вы все это и получаете, — осипшим басом уведомил его маршал Карелин, снисходительно разводя при этом руками, дескать, стоит ли затевать разговор о таких мелочах?
Корягин помнил, что начальник охраны тотчас же, «по начальству», уведомил об этой просьбе руководство гэкачепе, но именно в его, шефа госбезопасности, кабинете обращение это было предано забвению: «Как-то слишком уж странно и не вовремя он возбудился, — прокомментировал тогда Корягин требование Президента в разговоре с маршалом Карелиным. — С чего бы это? В любом случае пусть подождет и хорошенько остынет».
Теперь главный кагэбист страны искренне сожалел, что тотчас же не отправил за Русаковым его самолет. Пусть бы этот слюнтяй, никем не встреченный и, собственно, никому не нужный, прилетел в столицу, чтобы топтаться в его, шефа госбезопасности, приемной да объяснять журналистам, какой такой дипломатической болезнью он болел и в какой пляжной изоляции пребывал.
— Я действительно сегодня же вернусь в столицу, но не по вашей, а по своей собственной воле. И конечно же не на одном самолете с вами. — Лукашов пытался еще что-то сказать, однако Президент не позволил ему сделать этого. — Нам с вами говорить больше не о чем, — объявил он, уже поворачивась, чтобы подняться к себе на второй этаж. — Все, я вас больше не задерживаю.