Киносценарии и повести
Шрифт:
Она отступила во тьму, но Агафангел уже ее заметил и, о ужас!
– в самый момент произнесения заупокойной молитвы не сумел отогнать кощунственное видение: нинкина голова, поворачиваемая трупно-белой, огромной ладонью жлоба-шофера.
Нинка на цыпочках подошла к женщине, торгующей за загородкою свечами, иконами, книгами, шепнула:
– Сколько будет еще! ну, это?..
– и кивнула в сторону гроба.
– Служба?
– спросила женщина.
– Во-во, служба.
–
– Так до-олго?! А какая у вас книжка самая! священная? Эта, да? ткнула пальчиком в нетолстое черное Евангелие, полезла в сумочку за деньгами.
– А этот вот, поп, он через какие двери выходит?..
Жизнь бурлила перед стенами лавры: фарцовая, торговая, валютная: "Жигули", "Волги", иномарки, простые и интуристовские автобусы, фотоаппараты и видеокамеры, неимоверное количество расписных яичек всех размеров, до страусиного, ложки, матрешки, картинки с куполами и крестами, оловянные и алюминиевые распятия, книги, газеты! И много-много ашотиков!
Нинка с Евангелием под мышкою жадно, словно три дня голодала, ела у ступенек старого троллейбуса, превращенного в кооперативную забегаловку, пирожки, запивая пепси из горлышка, и видно по ней было, что, подобно альпинистке, спустившейся с высокой горы, дышит она не надышится воздухом: может, и вонючим, нечистым, но, во всяком случае, не разреженным, нормальной, привычной плотности.
Шофер стал на подножку полузаполненного ПАЗика:
– Ну?! Кто еще до Москвы? Пятерка с носа! Есть желающие?
Какие-то желающие оказались, и Нинка тоже встрепенулась, двинулась было к автобусу, но затормозила на полпути!
!Сторож запирал парадные двери собора. Агафангел разоблачился уже, но все не решался выйти из церкви, мялся в дверях. Старушку даже убирающую подозвал, собрался пустить на разведку, но устыдился, перекрестил, отправил с Богом.
И точно: в лиловом настое вечера, почти слившаяся темным своим платьем с черным древесным стволом, поджидала Нинка.
– Здравствуйте, - сказала пересохшими вдруг связками.
– Здравствуйте, - остановился на полноге монах.
– А вы что, и впрямь - Агафангел? Непривычно очень. Вы и в паспорте так?
– Н-нет! в паспорте - по-другому. Сергей.
– А я - Нина, - и Нинка подала ладошку лодочкой.
– Познакомились, значит.
Монах коротко пожал ладошку и отдернул руку. Мимо прошли двое долгополых, недлинно, но цепко посмотрели на парочку.
– У вас, наверное, неприятности будут, что я прям' сюда заявилась?
– Не будут. А что вы, Нина, собственно, хотели?
– изо всех сил охлаждал, бюрократизировал монах свой тон.
– Прощения попросить!
– прошептала Нинка жарко.
– И вот, вы забыли! вынула из кошелька перстень.
Монах
– Оставьте. Мне его все равно носить больше нельзя.
– Нельзя?
– Это аметист, - покраснел вдруг монах.
– Символ девственности. Целомудрия.
– А!..
– прошептала-пропела Нинка.
– Так вы и вправду - ни с кем никогда?
Монах сквозь землю готов был провалиться от неловкости.
– Так у нас же с вами все равно ничего не было, - снова протянула Нинка перстень.
– Нет, - покачал головою Агафангел.
– Не не было.
Еще кто-то прошел в черном, оглянулся на них.
– Все-таки я ужасная дура, - сказала Нинка.
– Вы здесь так все на виду!
– Неужели вы думаете, Нина, что мне важно хоть чье-нибудь о себе мнение, кроме собственного? И потом - тут у нас не тюрьма. Я мог бы выйти отсюда, когда захотел!
– Поняла, - ответила Нинка.
– Я не буду к вам приставать больше. Никогда, - и быстро, склонив голову, пошла к воротам.
– Нина!
– окликнул, догнал ее монах.
– Господи, Нина!
Неизвестно откуда, тьмою рожденный, возник старик, тогда, ночью, молившийся в келье:
– Считай себя хуже демонов, отец Агафангел, ибо демоны нас побеждают!
– сказал и растворился, как возник.
– Старец, - шепнул Сергей после паузы.
– Мой духовник. Я должен ему исповедоваться.
– Ты что?!
– ужаснулась Нинка совершенно изменившимся вдруг, заговорщицким, девчоночьим тоном.
– Ты все ему рассказал! про нас?
– Как я ему расскажу такое?! Никому, никому не могу!
– в лад, по-мальчишечьи, ответил Сергей.
– А мне?
– спросила Нинка и посмотрела ясными невинными глазами.
– А я, знаешь, я бабульке все-все рассказываю. У меня родители погибли - мне шести не было. Нефть качали в Африке!
Зазвонили колокола.
– К молитве, - пояснил Сергей.
– Иди, - отозвалась Нинка.
– Нет! Я буду тебе исповедоваться, - и, схватив за руку, монах повлек, потащил ее по тропке к собору, к задней дверце.
– Не надо!
– пыталась вырваться Нинка.
– Не надо туда! Вообще - не надо!
– Почему не надо?
– задыхался Сергей и отпирал замок извлеченным из-под рясы ключом.
– Почему не надо?! Мы ж - исповедоваться!..
– и почти силою втолкнул Нинку внутрь, заложил дверь засовом.
Нинка притихла, шепнула в ужасе:
– А если войдет кто?
– До утра - вряд ли. А и войдет - что с того?..
Гулкие их шаги звенели, усиливаемые, размножаемые куполами-резонаторами. Уличный свет пробивался едва-едва, изломанными полосами. Сергей зажигал свечу.