Киноварь
Шрифт:
Он мгновенно посуровел, стал выглядеть старше, на лбу пролегла глубокая морщинка. Ванде безумно нравилось, когда он злился. Он всегда был вспыльчивым, слишком импульсивным. Шалили гормоны, ярость буквально в нём бушевала. Но Ванде не было страшно, с ней он всегда был мягок и мог себя сдерживать. В гневе Пьетро был самым настоящим богом.
– Ты такой красивый, — не сдержалась она, смутившись.
Брат взглянул на неё так, будто не расслышал. Потом кивнул, черты его лица разгладились.
– Убьём его, что будем делать дальше?
Ванда задумалась. А действительно, что? Если
– Опять ты за своё, — запястье сжали тонкие пальцы, и Ванда чертыхнулась, когда Пьетро выудил из кармана пачку. — Попалась!
– Не отдам, — возмутилась девушка, пытаясь вырвать руку из цепкой хватки.
– Ты хоть помнишь, с кем связалась?
Ванда вывернулась, заломив себе руку, зашипела, когда брат со скоростью света вырвал сигареты из пальцев и вдруг исчез.
– Спрятал. Теперь ищи, — засмеялся он, внезапно оказавшись сзади.
– Дурак, — обиделась девушка, скрестив руки на груди.
– Да ладно, о тебе же забочусь, — Пьетро поправил на её плечах сбившийся платок, убрал волосы за ухо и поцеловал в лоб, задержав губы на горячей коже.
Губы у него были мягкие, а руки такие сильные, что Ванда улыбнулась, не в силах долго обижаться на такое прекрасное существо. Брат поцеловал её в переносицу, приобнял за талию — такую тонкую, что можно было обхватить двумя руками и собственных пальцев коснуться, — прижимая к себе, и девушке пришлось расцепить руки, уткнув их ему в грудь.
– Уже не обижаешься? — прошептал он ей в губы.
– Заткнись и продолжай.
Пьетро скользнул языком ей в рот.
***
Ванда ненавидела, когда Пьетро так делал, она ненавидела, когда он заставлял её страдать. Она не знала, делает ли он это специально, чтобы позлить её, либо все мужчины одинаковые. Девушка скосила взгляд и упёрлась спиной о косяк. Пьетро стоял у автомата с кофе и откровенно флиртовал с какой-то медсестрой. Кореянка улыбалась и хохотала над его шуточками. Английский у неё был ужасен, у Ванды уши закладывало от этого говора, хотя она сама-то говорила на этом языке с характерным акцентом. Эта девчонка её нереально взбесила. Ей захотелось выдрать все её жиденькие волосы или сделать с ней что похуже.
Пьетро не в первый раз так издевался над сестрой. Однажды Ванда решила отомстить ему, но это очень плохо закончилось. С тех пор она смиренно терпела все выходки брата, порою неделями на него дуясь и не разрешая спать с ней в одной кровати. Пьетро злился и просил объяснить причины её поведения, словно бы искренне недоумевая, почему она на него обиделась.
Парень захохотал, и Ванда почувствовала дикий укол ревности. Он должен так смеяться только для неё! И когда это брат стал мужчиной её жизни? Когда она разглядела в нем своего защитника и свою любовь? Когда осознала это и приняла к сведению? Ванда помнила этот день,
После смерти родителей их определили в приют. Они тогда жались друг к другу, и Ванда рыдала, размазывая слёзы по щекам: ей было страшно, она боялась, что её разлучат с Пьетро. Брат тогда обнимал её и шептал, что всё будет хорошо. Если кого-то из них усыновят, он сбежит и найдёт её, даже если он будет в другой стране. Да хоть на другом материке, да хоть на другой планете.
– Я всегда найду тебя, только не плачь, — говорил он, целуя её в пылающую щёку, мокрую от слёз.
Сколько раз они сбегала из детдома — не перечесть. Как же их ненавидели воспитатели за это, как с восхищением смотрели другие дети — мало кому удавалось продержаться больше трёх дней на улице, обычно все потом возвращались. Кроме Максимовых: Ванда помнила, как однажды они сбежали в феврале и целых десять месяцев шлялись по городам, питаясь объедками из мусорных баков, спали в подвалах домов, которые кишели огромными рыжими тараканами и где тошнотно пахло кошками. Они без зазрения совести воровали в магазинах, крали чужие кошельки, как боялись, что полицейские их поймают, как убегали от них и смеялись, когда всё обходилось.
Дело было весной. Апрель или май, Ванда точно не знала, но помнила, что было тепло. Пьетро тогда зашел в секонд-хенд и пронёс мимо охранника пачку колготок. Ванда тогда дико радовалась кислотно-красным растянутым колготкам, которые вечно с неё сползали и их постоянно надо было подтягивать. Они скрывались уже где-то месяц и за этот жалкий срок им уже удалось добраться до столицы. Пьетро хотел на юг, он говорил, что там тепло и им не придётся, шатаясь по улицам, мёрзнуть по ночам и искать зимнюю одежду. И там есть море. Они оба никогда не видели море, но брат рассказывал, что оно всегда тёплое и что ей понравится. И что он научит её плавать. И девушка верила. Она всегда верила Пьетро.
На обочине стояла фура, большая и длинная, с темно-синим кузовом. Водитель был толстый, с дикой порослью вместо бороды, Ванда помнила, как страшно от него воняло потом и пивом. Пьетро спросил его, может ли он отвезти их в другой город, на что дальнобойщик коротко бросил:
– Чем платить будете?
Пьетро тогда растерялся и невольно засунул руки в карман ободранных брюк: мелочь гулко зазвенела в руках.
Мужчина тогда долго смотрел на Ванду, изучая её подростковую фигуру, на ноги, худые от недоедания, и вдруг ухмыльнулся, обнажая кривые желтоватые зубы:
– Довезу, если заплатишь мне девчонкой. На минут пятнадцать оставишь нас наедине и хоть на край света отвезу вас.
Ванда тогда нахмурилась, она даже толком понять не успела, что от неё хотят, просто вцепилась в руку Пьетро, чтобы уйти и не снискать на голову проблем. Но брат будто окаменел. Девушка тянула его и тянула и вдруг услышала ледяное:
– Что ты сказал?
У Ванды тогда мурашки пробежались по коже, ей захотелось забиться куда-нибудь в угол. Она взглянула на Пьетро и ужаснулась: он был бледный, словно бумага, на лице остались лишь пылающие животной яростью глаза и сжатые в полоску губы. Он сжал тогда кулаки так, что кожа готова была разорваться от напряжения.