Киноварь

Anna Jones

Пьетро был так разъярен, что прежде чем успокоить сестру знатно на неё накричал. Потом шептал ей утешения на ушко, умывая ей лицо водой из-под крана, целовал, стараясь отвлечь, но не позволил ей закинуть ногу ему на бедро. Той ночью она слышала, как брат гневно сопел, прижимая её к себе с такой силой, что Ванде было тяжело дышать.

***

– Пора, — произнес Альтрон, и девушка с шумом вздохнула.

Она крутилась у входа в ангар и до последнего ждала, что Пьетро вернется, надеясь, что вот-вот и мелькнёт серебро его волос, и он обнимет её, шепча извинения на ухо. Альтрон терпеливо выжидал, и Ванда наконец решилась. Она выдрала из блокнота листок и дрожащей от волнения рукой написала: «Мы в Соковии». Девушка прикрепила листок

на двери ангара, на самом видном месте, и ещё долго стояла у входа, всматриваясь в даль. Ванда страшно жалела, что они не купили друг другу телефоны, ведь раньше в этом просто не было необходимости. Они никогда не расставались на такой длительный срок, всегда были вместе, и даже когда ссорились, то также быстро мирились.

Оглянувшись, Ванда пригладила лист рукой, чтобы его не сорвал ветер, и двинулась вслед за роботами.

Альтрон сорвал лист бумаги и смял его в своей металлической руке, наблюдая за тем, как из его пальцев вырывается пламя и сжигает послание Ванды.

***

Пьетро бежал, бежал так, что ноги начинали дико ныть и отказывались двигаться. Бежал так, что лёгкие просто сжимались от нехватки воздуха и боль раздирала грудь. Бежал так, что темнело в глазах и начинала болеть спина. Пьетро бежал, бежал от проблем, стараясь сжечь внутри ярость и обиду на сестру. Он бежал из Сеула в Бишкек, оттуда в Минск и до Парижа, из столицы Франции до Таллина и обратно, не забывая заскочить в Прагу и Вадуц. Он на ходу пил воду из бутылки, украденную из рук туриста, и сжимал челюсть так, что начинали скрежетать зубы. Измождённый, Пьетро остановился и упал на колени, с трудом переводя дыхание. Мокрое от воды лицо горело, и он чувствовал, как кашель застревает в горле. Он находил в себе силы вновь подняться и вновь бежать, не заботясь о том, что его организму срочно нужен был отдых, о том, что неоткуда брать энергию и что он сейчас просто упадёт и больше не сможет встать.

Пьетро не понимал, как Ванда, как его любимая Ванда смогла с ним так поступить. Он злился и бежал, спотыкаясь и кашляя, пересекая границу Азии с Африкой, бежал так, что ноги горели, а песок застилал глаза и мешал двигаться быстрее. Он просто не понимал, как сестра решилась на такое и как нашла в себе силы предать его. Как отказалась от него и не пошла вслед за ним. Пьетро готов был кричать в полный голос от страха и обиды на Ванду и плакать от безысходности.

Его сковывал ужас от знания того, что с этим миром хочет сделать Альтрон, и Пьетро в сотый раз задавался вопросом: а понимала ли это его сестра?

Его мучила совесть: он бросил Ванду одну, оставив с этим чудовищем. Надо было возвращаться, уводить её, просить и умолять бросить эту затею и уйти с ним. Но Пьетро медлил. Он был обижен.

Он бродил по марокканским рынкам, бесцельно разглядывая продавцов и снующих мимо женщин. Глаза слепило от слишком яркого света и Пьетро очень хотелось спать. Он всю ночь пробегал по Европе, и эти несколько часов превратились для него с слишком длинную неделю. Он присел на деревянный ящичек и опустил голову на руки, с наслаждением закрывая глаза.

Они с сестрой любили друг друга, но это не мешало им часто ссориться. Это был своего рода ритуал — после ссор их связь становилась крепче. Они ощущали, как нить родства связывает их ещё сильнее, буквально душит, оставляя на коже красные следы; они могли прощупать эту нить руками, натянуть её до предела и вдохнуть её запах.

Во время этих взбучек они могли не разговаривать друг с другом целыми днями, и от этого было так плохо, словно им обоим перекрывало кислород. Они задыхались без объятий и взглядов, без касаний и поцелуев. Им и слова-то были не нужны, надо было просто друг друга видеть. Знать, что всё хорошо, знать, что никто не обижает.

В прошлый раз они не разговаривали ровно три дня.

Это был сентябрь. Им было по шестнадцать.

В приюте появилась новая девчонка. Елена. И её появление взбудоражило

всю мужскую часть детдома. Всех, кроме Пьетро. Он бы посчитал её красивой, если бы не слишком массивный подбородок. И слишком крупный нос. И пухлые губы. Всё было слишком, тогда как в Ванде всё было в самый раз: всё было гармонично, для него Ванда была идеалом женской красоты.

Елена была слишком странной для девчонки, которую определили в приют. Дети здесь поначалу всегда были зашуганными, тихими, постоянно плакали и просились домой. Но не эта девчонка. Она улыбалась и казалась преувеличенно веселой. Слишком радостной для той, у которой не было семьи.

И Пьетро бы никогда не обратил на неё своё внимание, если бы она сама не стала строить ему глазки на уроке математики. Она сидела сбоку, за соседней партой, соблазнительно держа у своих губ карандаш и хлопая слишком светлыми ресницами. Пьетро скосил взгляд и посмотрел на рядом сидящую сестру, та была слишком поглощена примером по алгебре и словно бы ничего не замечала.

Ему нравилось флиртовать с другими девушками. Не потому что было приятно женское внимание, а потому что хотелось позлить сестру. Хотелось, чтобы она смотрела на него своим потемневшим от ярости взглядом, чтобы злилась на него, а он успокаивал, говоря, что он только её. Хотелось прижимать к себе и гладить по спине, чувствуя, как ревниво колотится её сердце. Хотелось, чтобы Ванда обращала на него внимание, смотрела и ловила каждый взгляд также, как он ловит её. Он знал, что поступает подло: у него у самого кружилась голова, когда к сестре подходил кто-то из парней. У него всё в жилах стыло, когда она им улыбалась. Он готов был убить этих нерадивых, посмевших посягнуть на его Ванду.

Он смотрел на Елену, также ласково ей улыбаясь, не забывая украдкой поглядывать на сестру. В этот раз Ванда казалось какой-то холодной, неприступной и чужой. Это злило Пьетро и заставляло его активнее проявлять интерес к новенькой.

Томаш Кравчик был самой жуткой задавакой в приюте. Он был очень высок и хорошо слажен, что помогало ему держать некоторых мальчишек в страхе и регулярно их избивать. Так, по настроению. В числе несчастных значился и Пьетро. И в тот день он просто не смог устоять от того, чтобы не отомстить своему обидчику: Томаш завязывал на кроссовках шнурки, стоя пятой точкой кверху, и проходящий мимо Пьетро поддал ему смачный поджопник и с диким хохотом побежал к дыре в заборе. Драться-то он дрался, только из боя чаще всего выходил проигравшим, поэтому предпочитал убегать — это получалось у него лучше всего.

Вот только Пьетро забыл, что дыру в заборе заделали два дня назад и ему просто некуда было бежать. Удар у Томаша был поставлен хорошо: он пару лет ходил в секцию по боксу. Поэтому он мутузил Пьетро до тех пор, пока девчонки не стали верещать и на шум не прибежали воспитатели.

Сидя на кушетке в медпункте и бесцельно качая ногой из стороны в сторону, Пьетро ждал, когда придёт сестра. Она всегда хмурилась, видя на его лице синяки, говорила, что ему нужно отвечать на побои, потому что такое больше невозможно терпеть. А он улыбался ей, хотя улыбаться было больно, и говорил, что всё в порядке. Ванда возмущалась, а потом смягчалась и аккуратно целовала его синяки и ссадины. Это было обязательно: в детстве они думали, что если так делать, то их раны заживут моментально. Это конечно было неправдой, но им до сих пор казалось, что тогда синяки начинают рассасываться быстрее.

Вот только вместо Ванды к нему зашла Елена. Пьетро оторопел и позволил ей подойти ближе, положить руку ему на колено. Она смотрела на него своими ясными голубыми глазами и говорила о том, какой он смелый и быстрый. О том, что синяки его украшают, и он выглядит настоящим мачо. Пьетро смущался и не знал, что сказать, лишь улыбался и качал головой, когда девчонка интересовалась, болит ли у него подбитый глаз или нет. Он слушал и глядел на дверь, всё ожидая сестру, но она так и не пришла. Пьетро обиделся.