Кир Булычев. Собрание сочинений в 18 томах. Т.3
Шрифт:
– Нет, – сказала Тамара. – Я умоляю вас, не возвращайте мне эту записку. Я не могу! Мой ребенок погибнет. Моя душа – ничто по сравнению с тем, что может случиться. Пожалуйста, верните ее товарищу Д. Пожалуйста, не губите моего ребенка.
– Ну вот, – сказал Сашок. – Я же хотел как лучше.
– Я понимаю, я не сержусь, только, пожалуйста… Поймите, я растила Мариночку без отца, я вкладывала в нее все, что могла. И когда случилось это и я поняла, что ребенок погибнет, я пошла на все – я готова была
Тут слезы сорвались с ее глаз и застучали об пол.
– Я понимаю, – сказал Сашок. – Ради жизни ребенка на что не пойдешь. Вы простите, я не в курсе, я не знал. А как девочка, выздоровела?
– Пока все в порядке…
И тут раздался звонок в дверь.
Сашок насторожился. Шагнул на кухню – есть ли какое оружие, – свою жизнь он дешево не отдаст.
Звонок звучал настойчиво, будто пришли с обыском.
– Это она, – сказала Тамара, вытирая глаза.
– Это за мной! Не открывайте!
– Нет, это она, – сказала Тамара и побежала к двери. Сашок схватил скалку и встал за косяк.
Но оказалось – в самом деле ложная тревога.
В дверях стояла девочка лет десяти, на вид усталая, но здоровенькая, без следов страшной болезни, ради которой мать пошла на такую жертву.
– Как ты? – Мать кинулась к ней радостно.
– Мама, – сказала девочка укоризненно, – ты опять суетишься?
Она взглянула на Сашка, но больше не обращала на него внимания, словно он был мебелью.
– Я так скучала, – сказала Тамара. – Ужинать тебя ждала.
Тамара начала метать на стол посуду, про Сашка она тоже забыла. Девочка тем временем кинула на стул большую спортивную сумку и пошла мыть руки. Стол был накрыт на одну персону, но накрыт шикарно, с салатами, куриной котлеткой, сметанкой и так далее.
Девочка вышла из ванной, прошла за стол, села, оглядела этот праздничный стол и сказала:
– Мне только котлетку. И фрукты. Груш купила?
– Не было груш, деточка.
– Евгения Осиповна сказала: вечером грушу.
– Я сегодня после работы не успела на рынок.
– В следующий раз успей, – сказала девочка. – Пока что я съем только котлету, и завтра же Евгения Осиповна узнает, в каких условиях я нахожусь в доме.
– Мариночка, – умоляла Тамара. – Только не это! Ты же знаешь, как Евгения Осиповна будет сердиться.
– И правильно сделает, – сказала Мариночка. – Ты, мама, распустилась. На той неделе не достала апельсин. Помнишь?
– Помню.
– Я пойду, – сказал Сашок. Ему было неловко. Словно подглядел в замочную скважину то, на что смотреть нельзя.
– Да, конечно, спасибо, что зашли. – Тамара оторвалась от ребенка, вышла за ним в коридорчик.
– Возьмите, – сказал Сашок, протягивая ей записку.
– Ой, не надо! Я на нее и смотреть не
– Тамара, – сказал Сашок, – вы, конечно, извините, но вопрос можно?
– Конечно, конечно.
– Какой страшной болезнью ваша Мариночка страдала?
– Болезнью? Я разве сказала про болезнь?
– Ну, в общем, по большому счету…
– Хуже. Мариночка моя страшно талантлива. Это видно с первого взгляда. Правда?
Сашок согласился.
– Она была в тупике. Она занималась в «Трудовых резервах». Это не дает никаких шансов. И к Евгении Осиповне устроиться невозможно. Туда министры в очереди стоят.
– А что Евгения Осиповна делает?
– Вы не знаете Евгению Осиповну? Но она же гениальный тренер по художественной гимнастике. Практически всем девочкам, которые к ней попадают, гарантировано место в сборной. Но попасть к ней… и мне пришлось, как вы понимаете…
– Ага, – сказал Сашок. – А я думал – смертельная болезнь.
– Типун вам на язык.
– Мать! – послышалось строго из кухни.
– Вы простите, что я так невежливо, – сказала Тамара, открывая дверь гостю. – Мариночке нельзя волноваться. У нее режим.
Она смотрела на Сашка виновато. Вот-вот заплачет.
Сашок вышел на лестницу подавленный. Он понимал, что бывают всякие случаи в жизни. Но, спускаясь, подумал: «Эта Тамарочка еще не успеет помереть, как получит адские муки на всю катушку. Уже получает. Только не замечает. А жалко женщину, такая женщина! О ней заботиться надо».
Больше не было смысла ходить по домам. Осталось две расписки. Но Сашок уже знал: никто из тех, кто отдал душу дьяволу, не раскаивается и не хочет душу себе вернуть. Некоторые – потому что в душу не верят, другие, может, и верят, но хотят попользоваться жизнью сегодня. И им кажется, что судьба их, не будь дьявола, сложилась бы хуже, чем смерть.
С такими печальными мыслями Сашок вышел на улицу. Было темно.
До метро минут десять, такси здесь не поймаешь.
И Сашок побрел через рощицу, оставшуюся от прежней деревни, что была на месте новостройки.
Теперь в аэропорт, и улететь. Улететь и забыть. Забыть навсегда. А домой заходить? Там вещи. Нет, домой опасно – дома может быть засада.
Но засада была в той рощице, по которой шел Сашок.
Засада накинулась на него и стала молотить кулаками и рвать когтями. Было больно. Сашок отбивался, но упал, и его топтали. И шипели при этом, чертыхались.
Сашок вертелся, как уж на сковородке, рычал, кусался, отбивался и потом не выдержал и закричал:
– Хватит! Сдаюсь!
Но бить его не перестали. Били и дальше, пока сквозь помутненное сознание Сашок не услышал глубокий спокойный голос, который, казалось, проникал до печенок: