Кир Булычев. Собрание сочинений в 18 томах. Т.3
Шрифт:
– Пожрать ничего не взяли, – сказал Чапаев. – Слона бы сейчас съел.
Дорога плохая – бурелом, овраги, заросли. Да еще снег идет и тает.
Погоня настигла их на рассвете, когда уж не было сил брести по черному лесу. Свечка кончилась, огарок сжевали втроем, хороший огарок, дореволюционный.
Погоню волки навели. И Сталин тоже. Так и бежали они впереди, перед охранниками, – волки и вождь.
Когда не было уже мочи бежать, выбежали они, падая и спотыкаясь, оборванные, мокрые, грязные, на обрыв над рекой. Река
Волки сходятся полукругом. Полина их с трудом взглядом удерживает, за волками Сталин рукой указывает, сзади охранники из кустов лезут.
– Что ж, – сказал Чапаев, – прощайте, товарищи. Вторая река в моей жизни роковая. Или переплыву, или снова кино про меня снимайте.
Разбежался и сиганул с обрыва. Без крика, без звука.
– Полина, – сказал Петр Гаузе, – я тебя люблю.
– Спасибо, – сказала Полина. А сама все на волков смотрит.
Взялись они за руки. Полковник Бессонов из леса показался.
– Жалко, – сказал Гаузе, – что не удалось нам закрыть этот лагерь. Последний.
– Да, – сказала Полина, которая современной обстановки не знала, – на один меньше бы стало.
И прыгнули они вниз, с непостижимой высоты, к серебряной полосе безымянной лесной речки.
И летели, не отпуская рук.
21
Упали, но не разбились. На мягкое упали. На шерстяное.
– С приездом, – сказал Чапаев. Тоже живой.
– Это что такое? – спросила Полина.
– Тише, – сообразил Гаузе. – Пускай они думают, что мы разбились.
Сверху голоса галдят, кто-то фонариком светит. Но темно еще, да и луч не достает.
– Капитан Левкой! – Бессонов приказывает. – Спустись вниз с отделением, подбери их на берегу. А если кто еще признаки жизни показывает, добей из милосердия.
Чапаев вниз заглянул, с карниза, на котором лежали. А там глубина, полдороги не пролетели.
Где же мы? Гаузе, руками дорогу ощупывая, вдоль карниза пополз. Вот бы сейчас свечку зажечь.
– Хотите верьте, хотите нет, – сказал Чапаев, – настоящим мясом пахнет.
Перед Гаузе горбик. Спуск вниз. Две загнутые палки…
– Мамонт! – крик шепотом. – Я же мамонта искал. А вот он, мамонт.
Мамонт когда-то здесь в обрыв вмерз, в вечную мерзлоту, а вот теперь, с обвалами да потеплениями, обнажился. Какой-то охотник мимо проезжал, в Академию наук сообщил, Академия Петра Гаузе в командировку послала. Он лодку опрокинул, чуть не погиб, в лагерь попал. Вот какие совпадения бывают. Гаузе мамонта не нашел, а мамонт сам нашелся.
– Не могу я больше, – прошептал Чапаев, – должен я в него вгрызться.
– Может, мясо испорченное, – сказал Гаузе. В самом-то деле ему мамонта жалко стало. Научная реликвия, не для питания.
– Хоть какое, – Чапаев сказал. – Я тридцать лет мяса не видел.
– Это же мамонт, – сказал
Чапаев ножик вытащил, ножик сверкнул. Светало.
– А мы ведь все равно в ловушке, – сказала Полина. – Вниз не спрыгнешь. Наверх не поднимешься.
А Петр Гаузе об этом думать не хочет.
– То, что я тебе наверху сказал, это правда.
Полина сидела, колени подтянув к подбородку, глядела на светлеющий горизонт.
—Знаю, – сказала она. – Я тебя тоже полюбила.
– Эй! – это сверху Бессонов кричит. – Маска, я вас вижу! Поднимайтесь!
– Сам спускайся! – сказал Чапаев.
– Они надо мной! – снизу кричит Левкой.
– Они подо мной! – сверху кричит Бессонов.
– Где веревка? – это Сталин спрашивает.
– Сержант – срочно в лагерь, веревку принеси! – это Бессонов.
Убежал сержант. А до лагеря часа два, а то и больше. Чем дольше, тем лучше. Может, какой-нибудь охотник по реке проплывет. Или рыбный инспектор. Да и веревка у них гнилая…
– Не бойся, мы уйдем, – успокаивает Гаузе Полину. Руку в ладоши забрал, греет. От Чапаева только голова наружу торчит, так глубоко в мамонта ушел. Вдруг охнул старик, выполз наружу, нагнулся вперед и обильно на Левкоя выблевал.
– Молодой человек! – кричит Бессонов сверху. – Вы заблуждаетесь, если полагаете, что добьетесь справедливости. Ни один здравомыслящий человек не поверит, что в лесу стоит забытый лагерь. Знаете, что они подумают? Подумают, что если стоит, значит это кому-то надо. И не нам соваться. В этом смысл всей нашей истории. Кому-то надо! Вы меня слышите?
– Разберутся, – отвечает Гаузе. Не хочется ему думать об этом. – Разберутся.
– А мне ничего не угрожает, – сказал Бессонов. – Я никого не репрессировал без суда и следствия. Я не садист и не преступник.
– Разберутся, – ответил Гаузе.
– Я строил стратегическую дорогу.
– Без конца и без начала.
– Земля тоже круглая, но никто не считает преступником Господа Бога. Сейчас мы спустим веревочку, поднимайтесь, будем считать инцидент исчерпанным. Я вас на кухню определю. Или в больницу. Дам должность доктора медицинских наук. Решайтесь.
– Нет, спасибо.
– Неужели вы в самом деле думаете, что в кабинете нового министра безопасности, фамилии которого я, к сожалению, не знаю, нет прямого аппарата, связанного с моим лагерем? Телефон молчит, но когда нужно он зазвонит.
– Разберутся.
– Вас первого посадят в лагерь. За клевету.
– Разберутся.
Уже совсем рассвело. Левкой с охранниками ступеньки в обрыве выдалбливает, чтобы подняться. Ну, это еще нескоро. Полина задремала, голову на колени Петру Гаузе положила, от мамонта тяжелый дух идет. Веревки все нет, охранники сверху головы склоняют, сами давно мясного духа не слышали. Чапаев в мамонте шурует, для Гаузе это как нож по сердцу, но молчит.