Кир Булычев. Собрание сочинений в 18 томах. Т.4
Шрифт:
Вдруг он увидел себя со стороны в бытовке, тускло освещенной светом из двух маленьких окошек, сидят за шатучим столом несколько человек и пьют холодную воду из чайника.
– Сухарика еще хочешь? – спросила Марфута.
– Не хочу! – вырвалось у Егора. – Ничего не хочу! Я домой хочу.
– А вот домой, к папе и мамочке, у нас дороги нет, – сказала Марфута. – Многие бы желали, но не получается.
– Ты не права, Марфута, – сказал Партизан. – Говорят, что были отдельные попытки.
– Удачные? – спросил Егор.
– Молодой человек, вы попали сюда по своей воле. И притом по сильной
– К полному разрушению обоих миров, – ответил Пыркин. – Исторически это нам известно. Слияние двух цивилизаций всегда приводит к гибели одной из них. Дружбы народов, как и дружбы галактических цивилизаций, пока не отмечено. Но, скажу я вам, мне досталась плохая, ядовитая и, может, даже отравленная водка.
– Что любопытно, – заметил Партизан, – здесь отравиться нельзя. Как я понимаю, происходит нарушение связей в организме. Но вырвать может.
– Только не меня! – сказал бывший учитель.
– А здесь много людей? – спросил Егор. Он задавал вопросы вроде бы и правильные, но, как сам понимал, не главные. Но не знал, где же главные вопросы и знает ли кто-нибудь ответы на них. В голове постепенно воцарялась экзаменационная тупость, когда нет ни одной мысли и совершенно все равно, что поставит тебе учитель.
– У нас раньше людей больше было. Но многих нелюди затравили. Это же ужас какой-то, живем, словно на границе, – сказала Марфута.
– А за рекой Афганистан, – сказал Пыркин.
– При чем тут Афганистан! – отмахнулась Марфута.
– Ты не знаешь по возрасту, – ответил Пыркин. – Афганистан сложился уже после твоего отбытия сюда.
– Вот когда они нам не нужны, – сказал Партизан, – то они тут как тут. Крутятся, требуют отдать собачку. А когда нас уничтожают, как котят, то их не дозовешься.
– А если я сейчас захочу умереть? – громко спросил Егор. – Если сейчас захочу, чтобы не ждать, как гнилой стул? Что мне надо сделать?
– Можно, – сказал Пыркин. – Это именуется самоубийством и не поощряется. Грех это.
Егор вспомнил самоубийцу у метро. Но что-то заставило его промолчать о нем. Может, самому было страшно вспоминать.
– Человеку это несвойственно, – сказала Марфута. – Мы же все большие жизнелюбы.
– А как отсюда уйти?
– Егорушка, – сказал Партизан, – ты об этом спрашивал. Ты думаешь, что уйдешь и все станет на свои места? Ничего подобного! Тебе там места нет.
– Почему?
– Знающие люди говорят, – ответил Партизан, – что наши места в первом мире тут же занимают наши двойники. То есть, другими словами, мы сюда и не переходим, а переходит лишь...
– Лишь субстанция, – сказал Пыркин. – Как бы духовная эманация личности. Этот вопрос интересен, потому что тогда возникает закономерный вопрос: а не в раю ли мы с тобой? И скорее всего, я допускаю, что именно генетическое воспоминание о существовании нашего мира, о дублировании миров и послужило основанием для легенды об аде
– И тогда у нас рай, – сказал Партизан. Сказал ядовито, с издевкой. Конечно же, он так не думал.
– Тем не менее, – сказала Марфута, – у нас с вами большой праздник. Сегодня – Новый год. И это большой юбилей для каждого из нас. Именно в эту ночь мы пришли сюда, чтобы навеки поселиться в мире, где нет зависти, оскорблений, уничижений и гонений. Да здравствует свобода! Как жаль, Пыркин, что ты не взял с собой шампанского.
– Только деньги тратить, – презрительно ответил Пыркин.
Никто не засмеялся.
– А когда ночь будет? – вдруг спросила Люська.
– Ночи, моя красавица, здесь не бывает, – сказала Марфута. – Здесь всегда так.
– А когда же спать? – спросила Люська.
Марфута переглянулась с Партизаном. Ответил Пыркин:
– Ты, конечно, можешь подумать, что мы уроды и даже привидения. В таком случае отвечу: от такой же и слышу. Но самое печальное в том, что здесь можно не спать. Правда, можно себя уговорить, особенно если устанешь или перенервничаешь. Но проспишь немножко – и вскочил. Проснулся, и ничего, блин, не изменилось. Партизан фуражки меняет, а Марфута пасьянс раскладывает. Тьфу ты!
– Вениамин прав, – сказала Марфута. – Как вы уже догадались, времени у нас нету. Попался бы преподаватель хороший, я бы за пятьдесят лет сто языков выучила. Пошла бы по всему миру, из страны в страну, всюду бы людей встречала, беседовала с ними. Давно собираюсь на Эйфелеву башню поглядеть. Ты не видал?
– Нет, не видал, – признался Егор.
– И мы с генералом в Отечественную не дошли. Немного не дошли. Берлин взяли, а мой генерал говорит – теперь, говорит, Сталин даст приказ, и будем мы брать Париж малой кровью. Но, к сожалению, наступил праздник Победы, и не побывала я в Париже. Думала я тогда: выйду замуж за генерала, поедем с ним в Париж как почетные гости...
– Марфута была боевой подругой, – пояснил Партизан. – Мы таких, как она, понимали, но не уважали.
– Всю войну, – подтвердила Марфута, – не отходила. Раны перевязывала, самогоном отпаивала, на руках от поля боя до «Виллиса» носила. На Новый, 1946 победный год стояли мы тогда в стратегическом резерве главнокомандующего в Польше на случай обострения. Пошла я в парикмахерскую, чтобы маникюр сделать, краковская была там парикмахерская, но маникюр хорошо делали. Платье на мне гражданское было, трофейное, из крепдешина, пальто на заказ, а он ждал меня на торжественный ужин. Я прихожу без пятнадцати двенадцать, как сейчас помню, меня его денщик Эдик встречает, с такой гадкой улыбкой. К генералу, говорит, нельзя. У них сурприз. Какой еще сурприз? А такой, что приехала к нему его супруга Мария Тихоновна с их сыном Матвеем... Так что генерал Василий Федорович делает вид, что праздник готовил к приезду жены, а мои шмотки, какие дома были, покидал в заднее окно, а офицерские жены их разобрали. Ах! Если бы вы знали, как гадко он смотрел на меня! Это за то, что я раньше отвергла все его притязания. Я вышла. Путь один – кидайся в реку Вислу, но даже смерти не хотелось. Главное, не хотелось жить на одной земле вместе с ним. Он же обещал мне жениться, говорил, что как только первая возможность – развод. Понимаешь?