Кир
Шрифт:
Итак, изъясняясь витиевато, со стороны оный инструмент Галимуллы (тот самый, что он без отказа демонстрировал на фоне щуплого детского тельца первоклассника) – действительно смотрелся инородно.
Говорить откровенно, как это выглядело… попросту не с чем сравнить… разве только представить кузнечика с торчащей на километр стрелой башенного крана…
Оный, казалось, у Галимуллы существовал отдельно и недостаточно сообразуясь
Галимулла, например, как всякий мальчишка, любил побегать – но оный при этом болтался, волочился следом, доставляя неудобства и влияя на скорость.
Только Галимулла пытался сосредоточиться на вечном и непреходящем, как оный упрямо увлекал его в низменные сферы.
Галимулле приходилось постоянно одергивать оный, показывая, кто из них главный.
Нередко бывало, бедняге Галимулле доставались удары, на самом-то деле предназначенные для оного.
Оный, в отличие от своего хозяина, арифметики не терпел.
Стоило Зое Петровне (подслеповатой старой деве с милым поросячьим лицом, впалой грудью и безразмерными слоновьими ногами!) произнести: один плюс один, как из алмазовых штанов томно и неторопливо выползало пробудившееся чудовище и билось о парту, будто в припадке эпилепсии.
И с этим мой друг был не в силах бороться – поскольку и сам с неподдельным изумлением взирал на происходящее.
Всех в классе при этом, понятное дело, охватывало карнавальное ликование.
Зоя Петровна сначала кричала, потом вдруг хваталась за эбонитовую указку и уже со всей яростью одинокой жизни обрушивалась на Алмазова разбойника.
– Зачем мне все это, каныш? – иногда вопрошал Алмаз, бриллиант чистой воды, рассеянно поигрывая детскими ручонками отнюдь не игрушечным оным.
Увы, ни тогда, ни теперь у меня нет ответа на этот вопрос: почему мы такие, а не другие?..
13
Время шло, мы взрослели, однако же мечта моего верного друга о той единственной, что полюбит его великой любовью и подарит ему сына, все не исполнялась.
А после смерти отца он и вовсе переменился: больше молчал, почти не шутил и редко улыбался; и, что особенно настораживало, – он, как бывало, после уроков уже не совершал дерзких набегов на женщин, но понуро отправлялся в лес или к речке, где подолгу сидел и печально глядел на воду.
Однажды… как помню, стоял февраль… пора низкого неба, туманов и слез… в тот день Галимулла явился в школу с опозданием, к большой перемене, чего с ним прежде не случалось.
В зеленых глазах его читались решимость и отвага.
– Сегодня,
Там он неспешно достал из карманов отцовского тулупа бутыль с самогоном, вату, бинты, катушку суровых ниток с иголкой и широченный, до блеска заточенный татарский нож с цветной инкрустацией на рукояти.
Наконец, аккуратно все это разложив, Галимулла подчеркнуто неторопливо повернулся ко мне.
И тут мы с Алмазом опять, во второй раз, увидели друг друга по-настоящему…
Неважно, когда и в какой связи я рассказывал Галимулле библейскую версию о сотворении Богом Евы из ребра Адама – только верно то, что впервые о ней он узнал от меня!
На меня же, в итоге, легло неподъемное бремя быть Богом…
Он еще ничего не сказал – я уже содрогнулся.
И первым желанием было бежать, звать на помощь и всеми доступными средствами уберечь моего бедного маленького друга от верной гибели.
Между тем я застыл на месте, словно загипнотизированный.
Помню, он взял в руки нож и отчаянно прошептал, что, в случае моего отказа, он сам, на глазах у меня, отсечет себе оный (по самые яйца, цитирую, так и сказал!) …
С тех пор я не однажды себя спрашивал: мог ли я в ту минуту остановить моего друга?
И сам же себе всякий раз отвечал: нет, не мог!
Кто однажды решился ступить на тропу, откуда не возвращаются, – тот с нее уже не свернет.
Вольно при этом кричать и стенать, рвать на себе волосы и бить в колокола – только назад, увы, пути не бывает…
Не спуская с меня испытующих глаз, Галимулла протянул мне старинный татарский нож с глубокими зазубринами и кусачки.
Помедлив, я принял нож в правую руку, а кусачки – в левую.
Потом поменял их местами, должно быть, решив, что орудовать кусачками мне будет сподручнее правой рукой.
И тут же, как помню, меня осенило, что для начала, мне, скорее всего, понадобится нож, и опять поменял их местами.
– Да поможет тебе Аллах, каныш! – рассеянно пробормотал Галимулла, напряженно глядя наверх, будто увидел там, в небе кого-то.
Так, с ножом и кусачками наперевес, я стоял и ждал, покуда мой друг обнажился по пояс, постелил тулуп на полу и потоптался на месте, как бы приноравливаясь к импровизированному операционному столу.
Не мешал я ему, когда он молился, закрыв глаза и приблизив обе напряженных ладони к лицу.
Не торопил, и пока он вертелся, пытаясь по солнцу определить правильное направление – на Мекку.