Кирилл и Мефодий
Шрифт:
Городскую пристань покидали с пением, обращенным к самому святому, прося его, чтобы не погнушался ими, не возвратил назад посрамлёнными и безутешными:
Не отврати нас посрамлены, Клименте, верою припадающих к твоему гробу…Кажется, не одни люди, но и стихии неба и земли, возбуждённые необычностью происходящего, бодрствуют и напрягают все свои силы. Когда почти вслепую вошли в бухту «блаженного отока», мрак рассеялся, «…и се внезапу, помощию святаго Климента, разидошася облаци, просвещена же бысть луна, просвещен же аер, и вкруг ея бысть светло сияние».
С новой радостной силой возобновилось
Но также внезапно луна пропала, «облаци же беша густи, нападающе от южныя страны отока…». Такая привычная для самого неуютного времени года перемена к очередному ненастью. Местным ли жителям не знать этих небесных лихорадок? Но теперь и в самой малой из перемен подозревалось недоброе знамение. Как же легко душу, настроившуюся на радость, довести до трепета и слёз! Как быстро в неуютной этой каменной пустыне теряется надежда и человек впадает в искушение!
В ночи вдруг опять всё переиначилось. «Облачная густыня, на северьскую страну зашедше, ясно небо и прозрачно яви за темноешь…» И звёзды высыпали, обильные, пронзительные, сладко жалящие: бодритесь! А на земле, перекликаясь с их полыханием, трещат факелы, свечи греют озябшие ладони. Пение то еле теплится, то пребывает в звонкости, перебарывая усталость слишком долгого ожидания.
«В печали же нам сущем, зане мног час преиде и ничтоже явися».
Напрягается всё естество стоящих на суше. А что говорить о тех, кто внизу, посреди камней, в воде, в беспрерывном поиске?..
Не отврати же нас посрамлены, Клименте!.. Явись нам, утешь напоследок.
Уже и утренняя звезда проступила на севере, когда кто-то от острова хриплым воплем завопил:
— Радуйтеся, отцы и братья!.. О Господи!..
Все, кто на берегу и кто в воде, замерли, будто не веря своему слуху. А он снова провопил:
— Отцы и братья, радуйтесь!.. Явился…
«Радуйтеся, се бо блаженная глава якоже солнце светло из глубины ада возсия нам!»
И потом, как только вынесли на сушу ковчег с мощами, все прихлынули, чтобы лобызать эти бисерообразно светящиеся главу, руки, бёдра — чистые и твёрдые, не поддавшиеся тлению святыни.
«Славословие же Божие непрестанно бысть всю нощь до подобного часа бескверныя жертвы и приношения Христа Бога нашего».
Архиепископ Георгий после отслуженной здесь же литургии сам на своей главе понёс ковчег с мощами на корабль. Когда залив остался за спиной и вышли в море, на расстояние десяти стадий от острова увидели, что весь город высыпал на берег и движется им встречно во главе со стратигом Никифором. Но пока высадились здесь и вместе дошли до городских стен, уже и вечер подступил, так что ход длился при огнях, под непрерывное пение посвященных Клименту стихир. На ночь ковчег оставили в подгородной церкви Святого Созонта. Утром шествие возобновилось, обтекло все городские церкви и напоследок замерло у распахнутых врат кафедральной базилики. Как верного своего брата и сподвижника во Христе приняли Климента первоверховные апостолы Пётр и Павел…
Похоже, рассказ об обретении мощей записан был Философом стремительно, в один присест, сразу же после события. Всё пережитое в последние недели, дни и ночи, с той самой поры, когда братья вдруг услышали про островок в отдалённом заливе, затем взятые им на себя чрезвычайные заботы, поиск книжных подспорий, поездки на место предполагаемого розыска, писание в самый сжатый срок стихов для песнопений в честь святомученика, наконец, только что пережитое сильнейшее волнение необыкновенной, поистине чудной ночи, с её мраком, холодом, резкими сменами ветров, каким-то ликующим сиянием светил, чередованием в душе каждого из них неуверенности и надежды,
Пройдёт немногим более ста лет. Из кафедрального собора Херсона-Корсуня отбудет на Русь, в Киев, часть мощей святого Климента. Отбудет как самая первая святыня для только что народившейся Русской церкви. Этими мощами укрепятся алтарь и главный престол Десятинной церкви, самой тогда большой и «украсно украшенной» в городе и в целой державе князя Владимира. По высшей справедливости особое почитание памяти Климента на Руси утвердится одновременно с почитанием двух братьев родом из Солуни.
…Беспокойные валы морские, бугрящиеся под берегом. На самой его кромке замерли в напряжённом ожидании люди. Чуть впереди всех — двое. Крепкие, не старые видом мужи. Но оба уже с сильной проседью в густых кудрях и бородах. Это они — Мефодий и Константин-Кирилл. Самое раннее из их сохранившихся изображений. Древний миниатюрист-книжник решительно сблизил пространства, поместив за спинами собравшихся город с крепостными башнями и стенами. И крышу базилики, в которую отсюда отнесут ковчег с мощами. Но это ещё будет. А сейчас — великое напряжённое чаяние, горящие свечи, накренённые на ветру огни факелов. И посреди крутобоких волн — скалоподобный камень-ковчег, явленный из пучины на великую радость тем, кто не ослаб в вере.
ХАЗАРСКАЯ МИССИЯ
Пока в гостеприимном Херсоне братья дожидались первых тёплых дней весны, чтобы продолжить, наконец, путь к цели своего назначения, Хазария сама вдруг напомнила им о себе. Напомнила без лишних слов, но очень уж красноречиво.
«Житие Кирилла» сообщает, что в пределах полуострова нежданно объявился некий хазарский воевода со своим полком и что нападающими взят в осаду целый христианский город. Узнав об этом, «Философ, неленяся, иде к нему».
Город не назван по имени, значит, не столько имя важно было в данном случае агиографам, сколько сам поступок братьев. Они приостановили своё, судя по всему, уже начатое подорожье и сочли необходимым, не мешкая, вступить в переговоры с хазарским военачальником. А как было им, облечённым полномочиями посланцев василевса, не заметить случившегося?
Неужели не знает воевода, что христиане, где бы они ни жили, находятся под духовной защитой великой христианской державы? Тому порукой их, Константина и его спутников, присутствие здесь. Сами они — гости великого повелителя Хазарии. Они теперь как раз и продолжают свой путь для встречи с каганом. Хотя каган уже ждёт их, они, прослышав о таком неразумном нападении, вынуждены прервать своё шествие и завернуть на место самоуправства. Сильно огорчится владыка хазарского народа, когда услышит от них, что, оказывается, его подданные покусились в Таврике на целый христианский город! Ведь сам же он, ищущий истину каган, недавно и обратился с письмом к нашему императору, сам попросил прислать в свою столицу ромейских христиан-богословов. Ибо пожелал беседовать с ними и услышать от них слова о достоинстве, силе и мудрости христианской веры.
На хазарина-воеводу укоры подействовали так, что он «обещався ему (Философу. — Ю. Л.) на крещение, отиде, никоеяже пакости сотвори людем тим». Пусть и не крестился сразу, но, по крайней мере, обещався. Судя по выразительному уточняющему глаголу, военачальник был язычником, а не иудеем или мусульманином.
Кого только не приманивает к себе лакомая Таврика! Что уж вспоминать сугубую древность? Даже в века сравнительно недавние, уже после римлян, сюда забирались, как в собственное угодье, то гунны, то готы, то аланы… А уж сборщики хазарских даней шастают здесь и роются, будто в собственной суме, притороченной к седлу.