Кисельные берега
Шрифт:
Старушонка в окне поправила оборки чепца и степенно кивнула:
– И тебе здоровья, девица.
– Мерси, - Кира устало опустилась на ступеньку крыльца. – Здоровье, слава богу, при мне. Хотя, конечно, подверглось оно испытанию. Да ещё какому! Пока ты дрыхла после своих оборотов, нас с Медведем чуть не убили…
– Чуть?
Кира уставилась на безмятежное лицо хозяйки голубого домика.
– Что?
– Ты думаешь, - пояснила Бригитта, - что вас ЧУТЬ не убили?
В груди неприятно сжалось, перехватив дыхание:
– А… ты как думаешь? – после недолгой паузы
– А я не думаю, - пожала плечами ведьма, - я просто встречаю здесь тех, кого из яви приносит река. Или гуси-лебеди. На границу миров…
Кира откинулась затылком на перильца крыльца и уставилась широко распахнутыми глазами в мокрое осеннее небо. Не может быть…
– Ты хочешь сказать… - девушка сглотнула и сжала пальцами ремень своей холщовой сумки.
– Хочешь сказать, что я… В смысле, я разбилась?
Белый чепец нырнул в недра комнаты, покинув пышные герани в одиночестве.
– А Медведь? – прокричала Кира вослед слинявшей колдунье. – Он что? Он тоже?.. Он был уже у тебя? Бригитта!
Ведьма распахнула дверь, демонстрируя опрятное платье с белоснежным передником. Что-то в её облике, вопреки образу бабушки-одуванчика казалось Кире странным, непривычным, может быть, даже зловещим.
– Я не Бригитта, - заявила она, нехорошо щурясь. – Зови меня Бабушкой Метелицей.
– Да хоть Тумбочкой! – психанула Кира. – Я, так понимаю, настоящего имени у тебя всё равно нет! Поэтому как угодно, на здоровье! Только ответь мне, прошу…
Колдунья вдруг резко притопнула каблуком, обрывая сумбурные речи гостьи на полуслове. В безветренной тишине пасмурного дня звук прозвучал, словно выстрел. Или хлопок бича дрессировщика.
– Остынь, - произнесла хозяйка холодно и чётко, почти по слогам. – Раз ты оказалась здесь, дева, твоя задача – выполнять мои распоряжения. И стараться это делать хорошо. Или сказку забыла?
– Не то… чтобы совсем…
– У тебя будет время вспомнить. Ты пробудешь здесь столько, сколько я сочту нужным. И по истечении срока приму решение, в какую сторону для тебя откроется калитка из этого двора. Ты поняла меня?
– А…
– А на все твои вопросы ты получишь ответы перед уходом.
Колдунья развернулась и шагнула от двери обратно в дом.
– Следуй за мной, - велела она сухо.
И Кира последовала. Безропотно и молча. Эта Бабушка Метелица совсем не была той Бригиттой, общение с которой допускало панибратство, наезды, споры и уговоры. От этой старушки в чепце веяло холодной властностью и ледяным бесстрастием. Кира вдруг почти физически ощутила ту невероятную силу, которую олицетворяет она здесь, на берегу Молочной реки. Где встречает явившихся без приглашения и провожает уходящих без возврата…
«Я не хочу об этом думать, - твердила Кира, поднимаясь вслед за хозяйкой по деревянной лестнице. – Не хочу об этом думать так. И не стану. Это не укладывается в сознании. Просто. Очередная. Сказка. Надо её пережить, перетерпеть, дождаться конца. Он непременно будет. У всех сказок есть конец. Да».
– ------------------------
В
Ощущение безременья было самым странным и невероятным из испытанных Кирой за последние суматошные полгода. Даже редкие счастливцы, которые, как принято считать, часов не наблюдают, всё равно ограничены временным отрезком – от рождения до смерти. Кира была не ограничена ничем. Ибо перешагнула край и повисла в невесомости над пропастью…
В этом что-то было. Во всяком случае, было непривычно и странно спокойно. Докучливые тревожные думы не терзали, страсти, обиды и желания – извечные спутники человеческой маяты – застыли, будто поставленные на паузу. Кира прислушивалась к новым ощущениям, как к звенящей тишине после бурной канонады – чутко, пугливо, с недоумением. Она опускалась в неё, словно в обволакивающие объятия банной парной и зависала в благостной нирване безмыслия.
Лишь иногда подспудная тянущая горечь сожаления о чём-то упущенном нарушала её медитативный покой. Вот только о чём? Может, о солнце? О полёте? О так и не сбывшейся любви?
Но даже эта горечь казалась не такой уж прям и горькой здесь, на берегах забвения: скорее, щекочущей, томной и совсем не больной. Кира принимала её с готовностью, как приправу к пресному блюду, ничуть не тяготясь. Выслушав её тихий шепот, она задумчиво кивала, поправляла белый чепец на тщательно уложенных косах, одёргивала накрахмаленный фартук и отправлялась по скрипучим ступеням в мансарду.
Её ежедневной заботой и почти единственной обязанностью была огромная перина Бабушки Метелицы. По утрам Кира снимала её со старинной резной кровати, развешивала на перилах мансардного балкончика и принималась выбивать над унылым предзимьем речных берегов.
Пушистый белый пух обильно вспархивал в воздух, обволакивая девушку, балкон, голубой дом и двор белой вьюгой, а после оседал меж холмами равнины, на голых ветвях деревьев и покосившихся штакетинах праздничным белым снегом. Становилось по-новогоднему уютно. Щемящее детское ожидание праздника волновало кровь, возвращая на бледные щёки пленницы Доврефьеля лёгкий румянец жизни.
Под балкончиком неизменно паслась лошадь. Та самая жалкая кляча, которую задрали волки на пути к ведьме Кривого ельника. Она – целая, невредимая и где-то даже помолодевшая и приободрившаяся, но не утратившая своей флегматичности – фыркала на жухлую осеннюю траву и оседающий на ней снег. Решив, что подобный завтрак неудобен и скудноват, она перемещалась к расположенным под навесом яслям и удовлетворённо хрумкала сытным овсом.
Ясли пополнялись каждое утро: Кира досыпала их доверху зерном и укрывала круп кобыле шерстяной попоной. Она оглаживала её жёсткую гриву, угощала яблоком и журила за глупую вредность, по причине которой лошадь ни в какую не желала ночевать в тёплой конюшне.