Кисельные берега
Шрифт:
Развязала расплющенный узелок. В сыре и отсыревшем хлебе деловито хлопотали муравьи, воодушевлённые столь знатной находкой.
Кира застонала. Есть хотелось просто нечеловечески - живот урчал и брыкался, требуя подношения: надеюсь, ты не забыла, - напоминал он раздражённо, - что последний приём пищи у нас случился не далее, как во вчерашний обед! Да-да, это была та самая жёсткая свинина с капустой, от которых ты нос своротила, растыка!..
Да помню я, помню! Разорался… С едой всё непросто, ты же видишь. Сейчас хотя бы воды глоток. Да умыться. Да переодеться. Да спать завалиться в нормальную постель.
Принцесса развернула влажный от росы плащ и накинула его на плечи. Огляделась…
Дорога проходила рядом – дуб стоял от неё в десяти шагах, не более. На дороге мирно сидел Сырник и, пристыжено прижав уши, неуверенно шевелил хвостом. Как-то его встретят после вчерашнего предательства?
– Сукин ты сын… - сказали ему равнодушно. – Сыр будешь?
Не глядя, Кира отломила кусок с муравьями и бросила псу. Тот отскочил испуганно, но тут же привилял к подачке, обнюхал тщательно, презрительно чихнул на неё и снова опустил зад в дорожную пыль.
– Ну и чёрт с тобой…
Странница поднялась, кряхтя, и, потирая ноющую руку, выбралась на дорогу. Она поплелась по ней, убегающей в лесную чащу, без всяких мыслей и тревог. Надо идти – значит, будем идти. Авось, куда-нибудь и придём…
– Так ведь, собака? – спросила она Сырника.
Тот, расценив её обращение, как прощение, весело и звонко забрехал, принявшись нарезать круги задорного бешенства.
* * *
Приляг в тени.
Замри под пенье родника…
Ты слышишь тишину ?
Там же
Огромный, размером почти с комнату прислуги, камин в малой трапезной замка чадил.
Королева, негодующе тряся оборками чепца, кашляла. Обмахнувшись платком, демонстративно промокнула слезящиеся от дыма глаза.
– Боже! – воззвала она плаксиво. – Какие же мучения мне, даме пожилой и больной, приходится выносить, ваше величество, по причине вашей непроходимой скупости!
Король, задвинутый этикетом на противоположный конец стола, метров на семь от благоверной – не меньше, успешно прикидывался глухим. И сосредоточенно пилил кусок пригоревшего ростбифа. Победив его, поднёс на двузубой серебряной вилке к внушительному, крючковатому, породистому носу. Принюхался. Сдвинув к переносице бесцветные глаза под кустистыми седыми бровями, внимательно уставился на отпиленное, снова понюхал и только после положил наконец на язык.
Пегие усы и седая бородка задвигались, способствуя тщательному пережёвыванию волокнистой говядины.
– Я ведь уже сотый раз, - в голосе королевы булькали слёзы, - просила вас! Этот дымоход давным-давно необходимо переложить! Просто почистить – недостаточно: как только наступает ненастье, порывистый ветер начинает забивать дым обратно в камин… Ваше величество! Вы меня совершенно не слушаете! Неужели вам настолько безразлично моё здоровье? Подумайте, по крайней мере, о здоровье наследника!
– Полноте, маменька, - отозвался
– Вот ещё! – сдвинул меховые брови король. – Единственная приличная животина в королевских конюшнях!
– Но… маменька так страдает!
– Кхе-кхе-кхе! – согласно закашляла маменька.
Король немедленно оглох.
– Ваше величество, – лакей в потёртой ливрее и латаных башмаках склонился к бокалу короля с винным кувшином, - даже не знаю, как и сказать… - разбавленное до бледно-розового цвета вино зажурчало, переливаясь из одной посудины в другую. – У нас на кухне по христианской милости пригрели нынче бродяжку одну… Погода-то ужасть как разбушевалась с полудня: ливень этот, откуда ни возьмись, гроза с ветрищем – наказание Господне за грехи наши, не иначе…
– Ну чего мямлишь-то? – буркнул король. – Говори уже чего хотел…
– Так я о бродяжке той, ежели позволите. Она, значит, отогрелась-то, отъелась – да и чудить принялась! Требует встречи с вашим величеством, - лакей возмущённо фыркнул, - говорит, будто… будто она принцесса! Слыханное ли дело!
Его величество соизволил высочайше повернуть голову и уставиться на слугу взором тяжёлым и суровым:
– Не пойму я что-то, Ганс… Или сдурел ты совсем? Или пива перепил днесь?
– Я…
– Ты, недоумок, про каждую блаженную странницу теперь докладывать мне станешь, а? Может, ты мыслишь плебейским своим разумением, что королю делать больше нечего, как анекдоты ваши кухонные выслушивать?
– Прошу прощения, я только…
– Пшёл вон, дурень шелудивый!
Лакей откланялся и поспешил вдоль стола. Наклонил кувшин над бокалом принца… Над бокалом королевы…
– Дружок, - промолвила она ласково, в пику супругу, - какой занимательный анекдотец… А что та несчастная дурочка? Неужто молода?
– О да, - лаконично подтвердил лакей.
– Ах, боже мой! Каков пассаж! Сие прискорбно – ведь вдвойне тягостней наблюдать поражённую безумием молодость… И с чего бы ей вздумалось именовать себя именно принцессой – вот странно, право… Неужто разум её так помрачён, что не знает и не видит она разницы между собой и высокородной девой?
– О, ваше величество, - поклонился лакей, - она вполне соответствует придуманному для себя образу: бела лицом, тонка станом, руки её нежны и холёны. Я, собственно, потому и решился доложить о ней, ваше величество, что обеспокоился мыслью: может статься, девица из благородных попала в беду? В силу скудности разума потерялась на прогулке или охоте, за недосмотром нянек, да и… Да! ваше величество, её платье, кстати, тоже…