Клад адмирала
Шрифт:
– А кто знает хорошо? – спросил Остапенко.
– Игнатьев, технорук наш. Он и рассказывал о поляках журналисту из области. Вы садитесь, я сейчас приглашу Игнатьева. – Директор взялся за телефонную трубку.
– Секунду, – включился в разговор корреспондент пресс-клуба «Мемориала». – Технорук был очевидцем?
– Какой очевидец! Ему пятидесяти еще нет.
– Тогда не нужно. Он все рассказал. – Из «дипломата» Саженев извлек темно-коричневую папку, кожаную обложку которой
– Вот. Статья в вашей областной газете и ее перевод в варшавском «Вечере».
– Интересно. – Директор подержал папку, разглядывая статью на чужом языке. – Даже перевели.
– Да. Наша цель – тоже написать об этом. Но более подробно, – сказал Остапенко. – С кем еще можно поговорить о поляках?
– Лесопунктовские старожилы в Сушняках должны помнить. Бараки стояли около Сушняков.
– Сушняки – это далеко?
– Пятьдесят километров по узкоколейке.
– А когда можно туда уехать?
– Да как захотите. Хоть сегодня. Сейчас пообедаем, и можно ехать. Я провожу вас в лесопункт.
Молодой поляк после этих слов директора заговорил на родном языке, обращаясь к Саженеву.
– Мечислав сказал, что ему было бы неприятно обидеть вас, – перевел Саженев директору леспромхоза, – но он опасается, что, если мы приедем в Сушняки в сопровождении начальства, люди не так свободно будут чувствовать себя, искренних разговоров может не получиться.
– Хорошо, как вам удобнее, – пожал плечами Никитин.
– Но это без обиды?
– Конечно. Пообедать вместе со мной, надеюсь, не откажетесь?
– Спасибо, пан директор, – Мечислав улыбнулся. – С удовольствием.
3
– Да читал я ее, – отмахнулся от газеты одинокий старик-вдовец Григорьев, в прошлом лесоруб. Он был четвертым из сушняковских старожилов, в избу которого вошли приехавшие издалека в глухую таежную деревеньку гости. – В ней про поляков половина не сказана, а половина – неправда.
– Как так? – спросил Остапенко.
– Так. Не весной их привезли, а летом. Шиповник вовсю цвел. Из области никто из сотрудников НКВД не приезжал. Они еще уехать не успели, когда это случилось.
– Что случилось?
– Ну, забастовка на узкоколейке или как хочешь называй. Один из поляков, лысоватый, щуплый такой и с золотыми фиксами, Вацлавом звали, поднялся на пустую платформу: «Мы, – говорит, – не пленные, а беженцы из другой страны. Не обязаны подчиняться всем законам вашего государства. А с нами как с рабами, как с быдлом обращаются». После этого поляки бросили работу, пришли в Сушняки,
– Вы были очевидцем? – спросил Мечислав.
– Да там вся деревня была.
– А что сотрудники из органов?
– Не вмешивались. Их мало было. Вызвали подмогу из зональной комендатуры и наблюдали.
– А дальше?
– Дальше… – Григорьев сделал глубокую затяжку папиросой, выдохнул: – Дальше расстреляли их всех. В Староармачевском бору.
– Это точно?
– Куда точней. – Григорьев невесело усмехнулся. – На глазах у отца. Он лесным объездчиком был. Как раз в это время по бору проезжал. Ясное дело, его не видели…
– И вы можете показать, где именно расстреливали? – спросил Мечислав.
– Конечно. Мы в том же году осенью зарубки на корнях пихт сделали. На случай, если срубят деревья. Да и без зарубок всегда помнил.
– Проехать туда можно? – спросил Остапенко.
– Нет. Только пешком, – ответил старый вальщик.
– А сколько дней туда добираться?
– Дней? – удивленно переспросил Григорьев. – Помоложе был, так часа за два доходил. Сейчас еще полчасика накинь.
– Сходим завтра? – попросил Остапенко.
– Пожалуйста, я тоже очень прошу. – Мечислав приложил руку к груди.
– Какой разговор, конечно. Только, – пожилой лесоруб глянул на обувь гостей, – сапоги нужны.
– Будут, – заверил Остапенко, вставая. – Так мы утром рано придем.
– Приходите, – Григорьев проводил гостей до двери.
…Солнце еще не успело как следует возвыситься над тайгой, трава едва просохла от росы, а они шагали уже по Староармачевскому елово-пихтовому бору.
– Здесь, – сказал Григорьев, останавливаясь около вековой пихты со смолистыми подтеками на стволе. – А вон дотуда тянулась Кривая балка, – показал рукой на другую старую пихту шагах в двадцати.
Между двумя деревьями, на которые указал провожатый, было довольно ровное пространство, усыпанное хвойной иголкой.
– Хотите сказать, именно здесь расстреляли беженцев? – спросил недоверчиво Остапенко.
– Тут, – подтвердил пожилой вальщик. – Ты как раз на могиле стоишь.
Остапенко при последних словах невольно попятился, подхватив скинутый с плеч рюкзак. Григорьев наклонился около пихты, постучал ногтем прокуренного указательного пальца по мощному, выпирающему наружу корневищу: дескать, зарубка. Потом, взяв подвернувшуюся под руку валежину, прошел от дерева к дереву, чертя концом валежины зигзагообразную линию в настиле из слежавшихся хвойных иголок.
– Так вот балка проходила, пока не засыпали.
– И сколько здесь человек лежит? – спросил Мечислав.