Клад адмирала
Шрифт:
– Слава Богу, – она перевела дух, перекрестилась, прочитав записку от отца, – только за этим и приходили?
– Только за этим.
– Сейчас сама привезу…
Через каких-нибудь полчаса Зимин держал в руке стопку тонких тетрадок в бледно-голубых обложках, точно таких, какие он уже видел, читал на таежной пасеке. Точнее, на пасеке он видел и читал всего-навсего одну тетрадку с надписью на обложке «Дневник Терентия Засекина. Октябрь 1919 года – февраль 1920 года».
В одной из тетрадок была открытка времен гражданской, раскрашенная, на плохой бумаге изготовленная и с надписью «Что несет большевизм народу?». Зимин видел такую впервые: на ней ехала на коне Смерть с пустыми глазницами, с проваленным носом, в черном балахоне и с косой, с лезвия которой капала кровь. Впереди расстилалась деревня, толпились люди; позади окрест в беспорядке валялись трупы, виднелись головешки сгоревших изб…
– Вот. Еще и отцовы записи, – подала Черевинская сколотые скрепкой листы. – Ни в коем случае не потеряйте, – предупредила на прощанье.
– Все верну в сохранности, – заверил Зимин. Поразмыслив, первым делом решил прочитать написанное пасечником-сыном…
Тютрюмов
1920 год
– Товарищ Прожогин, подозрительного вот задержал, – Афанасий Маркушин, милиционер Пихтовской уездной милиции, ввел в кабинет секретаря укома молодого мужчину. Секретарь коротко посмотрел на незнакомца, одетого в поношенный костюм и косоворотку, на Маркушина, стоящего позади с винтовкой с примкнутым штыком, сказал:
– Так и вел бы к себе.
– Я и хотел. Увидел, у вас свет горит, и…
– Ладно. Чем подозрительный? – прервал Прожогин.
– Возле станции терся, у жены стрелочника Возчикова спрашивал, как найти Пушилиных, Игнатия со Степаном, – ответил Маркушин.
– Ищешь, значит, Пушилиных? – спросил секретарь укома, изучающе внимательно глядя на неизвестного.
– Да.
– Зачем?
– Хотел встретиться по личному делу.
– По какому?
– Касается меня одного.
– Нет, это уж извини. Нас – тоже. Сынок с отцом – главари кулацкой банды, шастают по тайге, а у него к ним личное дело. Документы есть?
– Нет.
– Вот так. Без документов, темная для нас личность, ищешь бандитов. – Секретарь укома старательно скатал самокрутку, закурил. – Что скажешь?
– Говори, чего уж там, раз попался, – вставил в возникшую паузу милиционер Маркушин.
Незнакомец не удостоил взглядом своего конвоира. Молча внимательно разглядывал висевший за спиной у хозяина кабинета на стене кумачовый лозунг: «Царство рабочего класса длится только два года. Сделайте
– Так что прикажешь думать? – еще раз спросил секретарь укома.
– Я бы хотел говорить вдвоем, – сказал незнакомец.
– Хорошо, – согласился Прожогин. Велел милиционеру: – Побудь в коридоре.
Маркушин вышел из кабинета; с длинной винтовкой управляться было неловко, он штыком царапнул дверной косяк.
– Слушаю, – сказал Прожогин.
Незнакомец подошел к столу, вынул из внутреннего кармана пиджака наган, положил его перед секретарем, назвался:
– Я – старший лейтенант Взоров. Из личного конвоя адмирала Колчака. В прошлом, разумеется… Хочу сделать заявление.
Первое признание приведенного под дулом трехлинейки, но вооруженного мужчины привело секретаря укома в замешательство. Он подвинул к себе наган, сказал:
– Слушаю, гражданин Взоров.
– У вас есть прямая связь с руководством?
– Понятное дело, есть. – Прожогин покосился на телефон.
– У меня просьба связаться с вашим начальником в губернии.
– И что сказать?
– Передать мою просьбу. О встрече. О том, что хочу сделать заявление.
– Может, прикажешь доложить напрямик в Москву?
Человек, назвавшийся Взоровым, своей подчеркнутой независимостью, холодным спокойствием, с каким-то заявлением, которое желал бы сделать высокому начальству, начинал раздражать Прожогина.
– Было бы еще лучше. Заявление очень важное, – последовал ответ.
– А зачем ты в Пихтовой тогда очутился, если тебе подавай начальство не ниже губернского?
Приведенный под конвоем бывший офицер молчал.
– Так вот, – продолжал секретарь укома партии, – пока не скажешь, зачем у нас и ищешь Пушилиных, заявление свое пока не выложишь мне, – не выпущу. Слово большевика. И слово большевика, что доложу немедленно начальству твое заявление. – Прожогин усмехнулся, прибавил: – Если будет что докладывать.
– Согласен, – после короткого раздумья произнес Взоров: – Но это будет документ. Я изложу письменно.
– Как хочешь. – Секретарь укома положил лист бумаги на стол, подвинул чернильницу с ручкой. Указал на свободный стул: дескать, бери, садись к столу.
Отрекомендовавшийся старшим лейтенантом из конвоя Омского правителя начал писать. Быстро приспособился к корявому перу, строчки заскользили по не лучшего качества газетной бумаге.
«Я, Взоров Григорий Николаевич, старший лейтенант флота, 25 лет, место Родины Кронштадт, вероисповедания православного, из дворян, воспитание получил в Морском корпусе…»