Кларенс и Джульетта

Холендро Дмитрий Михайлович

Для кого-то это было «Ну и что?», а для Кларенса — все на свете.

Через много дней Кларенс спросил Джульетту, почему она тогда пошла с ним. Она сказала:

— Потому что ты меня позвал. С другим не пошла бы.

Они не могли больше нигде встречаться, кроме как в пиццерии, где Джульетта работала. Изо дня в день, из ночи в ночь. И Кларенса, конечно, скоро заметили и мистер Догетти и Рич. После разговора с отцом Джульетта попросила Кларенса никогда не приходить к ней, в Грэнич Вилэдж. Она сама пообещала вырваться оттуда. Но вырваться

можно было только совсем. Пусть он возьмет ее.

Кларенс стоял у дверей пиццерии. Джульетта смотрела ему в глаза. Возле печи, в узеньком проходе, ее ждал Рич, помахивая кухонным ножом в длинной руке.

— Хорошо, — сказал Кларенс Джульетте.

— Я не говорю тебе: прощай, — прошептала она. — Пока.

— Жди, — сказал он.

Выйдя из пиццерии, Кларенс оглянулся, увидел за стеклянной дверью худенькую девушку с черными до плеч волосами и почувствовал, что не сможет жить без нее. В тот же миг, как только закрылась дверь, он почувствовал это. И он верил, что будет всегда с ней. И она верила, что будет с ним. Они оба верили.

Мистер Догетти не верил никому. Он хотел положить несколько тяжелых плит на опасные надежды дочери. Как на могилу. Окончив работу, он вышел во двор своего дома и увидел длинную тень там, где лежала груда старых ящиков из-под макарон. То стоял Кларенс. Он, конечно, вернулся, не отойдя и трех десятков шагов от пиццерии. Он был здесь, может быть, час, а может, и гораздо больше. Он смотрел на окно, чтобы увидеть, как Джульетта взмахнет простыней, разбирая свою постель. И только.

Здесь, в Грэнич Вилэдж, был все еще рай для влюбленных. Там, где жил Кларенс, никаких дворов не найдешь и в помине, чтобы спрятаться и стоять вот так. Стены, стены, стены и со всех сторон улицы. Из своего окна он видел тоже только другие окна. Ни за что не сообразишь, где чье.

А здесь было куда проще.

Мистер Догетти подошел к Кларенсу и попросил его сесть на ящик. У мистера Догетти было смятое с одной стороны лицо. То ли раной, то ли болезнью. Впалая щека придавала ему своей неподвижностью какую-то неумолимую жестокость. Мистеру Догетти было легче разговаривать с таким рослым парнем, как Кларенс, когда тот сидел.

— Ты где работаешь? — спросил мистер Догетти.

Кларенс молчал.

— Ты метешь улицу у отеля? — спросил мистер Догетти.

— И мою ее иногда, — сказал Кларенс.

— Ты, наверное, не это хотел делать, Кларенс, а? — спросил мистер Догетти так просто, что у Кларенса перехватило горло при вздохе, и он лишь отозвался:

— Ага.

— Ты мечтал учиться?

— Ага.

— Кем же ты собирался стать?

— Почему-то врачом, — сказал Кларенс. — Но ведь надо заплатить не меньше десяти тысяч долларов, пока учишься.

Теперь мистер Догетти сказал:

— Ага. — И помолчал. — Этого не заработаешь и за год, если даже подметать весь Нью-Йорк.

Он говорил тихо, делая мучительные перерывы между фразами и пожимая плечами. Он не был виноват, что Кларенс родился без счастья.

—

Я тоже мечтал... иметь свою макаронную фабрику, — сказал он. — Для этого я приехал в Америку. Здесь я похоронил жену, так и не став фабрикантом. И Джульетта не дождется, пока ты станешь врачом. Лучше приходи потом.

— Я люблю ее.

— Тогда тем более. Прощай.

— Чао! — сказал Кларенс по-итальянски, как говорил Джульетте, и посмотрел на ее окно.

— Кстати, — услышал он, — Рич может убить тебя, потому что тоже очень любит сестру. А я помогу ему. И мы по-своему будем правы. Чао!

Мистер Догетти ждал для дочери совсем другого жениха. Но он никуда не выпускал Джульетту из пиццерии. Да она и сама не отпрашивалась никогда, раз надо было работать. А принцы в пиццерию не заходили.

2

Кларенс пришел к ней на следующую ночь, и она увидела его в окно. Это было перед рассветом, и его фигура обрисовалась на фоне забора, как дерево, которому срубили голову. Он стоял недвижно и безмолвно, будто жалкий ствол без ветвей.

Джульетта улыбнулась и сначала открыла окно и едва заметно помахала рукой. Потом окно закрылось, и скоро Джульетта показалась у двери черного хода в ночной рубашке и коротенькой вязаной кофточке, накинутой поверх нее.

Отец не верил, что Кларенс придет. Брат не верил, что Джульетта без спроса выйдет к подметальщику. Бедняги спали. Натрудившись, они крепко спали, как всегда, на исходе любой ночи, и они прозевали Джульетту.

— Прости меня, — сказал Кларенс, поднимая ее с земли на руки и пряча свое лицо в ее растрепанных волосах.

— Ты не виноват.

— Я подумал, — сказал он, — если человечество все время идет вперед, почему в старинные времена люди находили счастье в золоченых кроватях, на высоких перинах, а теперь — на сломанных ящиках из-под макарон? Скажи мне, Джульетта. Ну, скажи что-нибудь.

— Откуда ты знаешь про перины?

— Я видел в кино. — Кларенс усмехнулся.

— Ты сам смеешься над этими картинами, — сказала Джульетта. — Зачем же спрашиваешь меня?

Они помолчали.

— Я видела, — сказала Джульетта, — как жених увез невесту на яхте. Забыла название картины. Неважно. В кино всегда так красиво!

— На озере Мичиган в Чикаго много яхт.

— Ты был в Чикаго?

— Я искал там работу.

Он рассказал ей, как у темной кромки берега, вдоль которого тянутся густые аллеи старых лип, качаются яхты на Мичигане, и оттуда всю ночь доносятся всплески то музыки, то девичьего смеха. На яхтах нет огней. Ночь окутывает озеро, как тайну.

— Пусть их, — сказала Джульетта. — Мы тоже будем счастливы, Кларенс.

— Если меня не убьет Рич.

— Ты боишься?

— Я улыбаюсь.