Классическая русская литература в свете Христовой правды

Еремина Вера Михайловна

Вновь в Отечестве. Литературно-общественная ситуация и правительственная политика 1930-1939 годов.

1. Конец демократии – тактика унификации (тоталитаризма); “закручивание гаек”. Установление ССП [228] .

1934 год – первый Всероссийский съезд советских писателей: председатель Горький (Горькому выдан членский билет №1, так же как партбилет №1 был только у Ленина).

Комментарий к п.1.

228

Идут последние высылки, например Замятина; идут своевременные смерти: Максимилиан Волошин – 1932 год и Андрей Белый – 1934 год; идет всеобщий разгон: ВАПП-а, РАПП-а, имажинистов, структуралистов, остатков сменовеховцев и прочее и прочее – все литературные группы и группочки были раздавлены как клопы.

Хотя Союз писателей был организован в 1918 году, куда был принят и Горький по рекомендации Балтрушайтиса и Ходасевича, но у этого Союза совсем другой устав. В 1934 году ССП (Союз советских писателей) снабдили новым уставом и билет №1 выдан Горькому. ССП отныне – единственная общепризнанная писательская организация; все остальные могут быть только нелегальными, и все они подлежат статье АСА (антисоветская агитация). И только в 1934 году организуется Литературный институт, которому после смерти Горького присваивается его имя.

Именно поэтому, начиная только с 1934 года (не с 1930) русской литературы больше нет на территории Советского Союза (даже по имени), а есть литература только советская.

2. Уход части русской литературы в подполье: Осип Мандельштам, Николай Клюев, Константин Вагинов; подпольный Булгаков.

3. Андрей Платонов. Творческая судьба и личная трагедия Андрея Платонова (от “На заре туманной юности” к “Котловану”).

После массовой высылки 1922 года - разве что выслали Троцкого (1929 год), остальных перевозили нелегально. Надо сказать, что и высылали тоже проверенных. В сущности, после 1922 года Замятин писал мало (почти ничего), была написана пьеса “из Испании” (как бы) – времен испанской инквизиции, но она драматургически не сильная. За границей Замятин практически ничего не пишет, как, впрочем, и Куприн, который за границей оказывается абсолютно бесплоден (уехал в 1919 году, в общем потоке).

Чрезвычайно вовремя умирает Волошин в Коктебеле в 1932 году – он так и не стал советским писателем; он так и остался внимательным и очень вдумчивым аутсайдером. Жизнь Волошина в Коктебеле, начиная с 1927 года, - это доживание.

Тем более Андрей Белый. Он ведь тоже пытался эмигрировать где-то в сентябре 1921 года, незадолго до переезда Цветаевой, а в 1923 году его с его полного согласия репатриировали обратно и дали ему дожить тихо-претихо. Как писала Цветаева (за границей) – “пишет много, печатает мало и порядочно забыт” (предсмертная книга А. Белого “Мастерство Гоголя” – очень слабая).

В 1934 году идет разгон всех литературных групп, вплоть до остатков сменовеховцев. Например, был такой средненький поэтик народного направления Клычков, входивший когда-то в группу Есенин, Клюев, Городецкий. Где-то в 1924 году Клычкова и Есенина судят “народным судом” и прощают. В 30-е годы жена этого несчастного пишет товарищу Сталину патриотические и верноподданнические письма и особенно упирает на то, как их малолетние дети в каждом случае, где требуется какой-то вопрос, то они всегда вопрошают так: А как ты думаешь, как здесь бы считал товарищ Сталин? И это она пишет и посылает, но это не помешало дать Клычкову 10 лет без права переписки, то есть расстрел.

Первый Всероссийский съезд союза писателей со всеми льготами, столовыми, ателье, закрытыми распределителями и так далее, то есть с системой подкармливаний. К этому времени уже прошли два голода: первый искусственный 30-го года – центрально-российский и голод 1931-1932 годов на Украине – уже настоящий.

Собственно

спецраспределители утратили основное значение только за два года до войны, где-то в 1939 году; а начиная с коллективизации конца 1929 года, вся страна была посажена на голодный паёк и подкармливание шло за верную службу. То есть, то, что завещал Ленин, что основная принудительная мера есть хлебная карточка, здесь это было выполнено полностью.

Новый союз писателей, где билет №1 достался Горькому и задача этого союза писателей с новым уставом, чтобы у руководства стояла одна посредственность, чтобы они были не выше Горького. Поэтому в руководстве союза даже не Серафимович, автор “Железного потока” и даже не Паустовский, а руководят там кроме Горького Константин Федин, Фадеев, даже не Тихонов, когда-то руководивший “Всемирной литературой”. Даже Алексей Толстой выступает в роли старого барина, но только терпимого, то есть подкармливали его так, что он был миллионер, но к руководству не допускали. Толстой занимал, так сказать, позицию официальной единицы и, отчасти, был личным шутом Сталина [229] .

229

Единственно, чем можно было утешаться, так это тем, что при Анне Иоанновне шутом был князь Волконский.

Сталину хороших писателей иметь было не надо, они все должны были быть не выше потолка, а потолок был низкий.

Поэтому часть литературы уходит в подполье. Каким образом? Собственно кто-то остается и даже продолжает писать, но, как правило, они обладают очень высоким покровительством, как Пастернак или Михаил Булгаков. После войны Сталин проронит даже такую сакраментальную фразу относительно Пастернака: “Не трогайте этого небожителя”.

Тем не менее, чтобы писать хотя бы в стол эти самые свои гротески о том, как его посвящали в друзья Сталину, то есть о Сталине и вождях, как решил Сталин его проветрить и вместе с другими вождями повезли его в оперу, и обязательно, чтобы машина была одна на всех, так чтобы кто-то попал на колени к Сталину. Миху пришел без сапог, поэтому пришлось стащить сапоги с Молотова. Слушали Катерину Измайлову [230] Шостаковича, который был вынужден писать – “Не спи, вставай, кудрявая”.

230

По повести Н.С. Лескова “Леди Макбет Мценского уезда”.

[Конечно, оставалась Ахматова, но что она пишет?
– она переводит по подстрочникам каких-нибудь болгарских поэтесс, ее обязательно нанимают “на женский пол”; и еще пишет небольшие статьи, которые у нее покупает Ленинградское отделение Союза писателей, а точнее, ленинградское отделение Академии Наук - для портфеля].

То есть, как писал Мандельштам.

Мы живем, под собою не чуя страны,

Наши речи за десять шагов не слышны,

А где хватил на пол-разговорца,

Там припомнят кремлевского горца.

Сквозная рифма и даже есть строка (прошла как раз коллективизация)

Душегуба и мужикоборца.

“Душегуб и мужекоборец” прочел эти стихи только в 1934 году и сразу позвонил Пастернаку и этот разговор их уцелел в трех вариантах: Надежды Яковлевны Мандельштам, Ольги Всеволодовны Ивинской (со слов Пастернака); и Анны Ахматовой (тоже с чьих-то слов). Разговор закончился последней репликой Сталина – “плохие друзья у Мандельштама”, после чего он повесил трубку; и более, хотя Пастернак знал “вертушку”, но его со Сталиным не соединяли.