Классическая русская литература в свете Христовой правды

Еремина Вера Михайловна

Мы живем, под собою не чуя страны

Наши речи за десять шагов не слышны.

А где хватит на пол-разговорца,

Там припомнят жестокого горца.

Рифма сквозная и, в том числе, там есть слова: Душегуба и мужикоборца. (“мужикоборец” – это относится уже к коллективизации, которая прошла в 1929 – 1930 году).

Итак, заметим, что в 20-х годах (при голоде, при этих домах искусств) - была всё-таки какая-то эйфория. Даже по воспоминаниям Ирины Одоевцевой (“На брегах Невы”) видно, что это всё с дружбой, с юмором, даже с каким-то

товариществом, с какой-то взаимопомощью. Мандельштам был совершенно обескуражен отъездом за границу четы Иванова с Одоевцевой, потому что, говорит, ведь это ложь: вы доедете до границы, а там вас расстреляют. Это не сбылось, они благополучно переехали в Ригу, где отец Одоевцевой был довольно известный адвокат.

Но перед этим видно, как они мотаются в цирк, берут билеты без очереди, разыгрывают комиссаров – “как, мол, ваши лошадки, товарищ Троцкий шибко хвалил”. Чувствуется, что это всё – детские игрушки.

В 1930 году окончательно оборвалось детство этой полу-советской литературы; в 30-м году пришлось окончательно стать взрослыми людьми. До этого вся жизнь слагалась из каких-то анекдотических эпизодов, вроде того, как Пастернак давал социалистическое обязательство не разводиться со своей первой законной женой Евгенией Владимировной.

Евгения Владимировна приходит к секретарю райкома и объясняет, что “мой муж, правда, беспартийный, но за него может заступиться Луначарский, и он хочет от меня уходить, а у нас ребенок” (сын Евгений Борисович).

Пастернак получил приглашение в райком партии. Он, как послушный гражданин, явился; там ему предъявили заявление его жены и он тогда спросил – что же вы от меня хотите? Ему сказали, что он должен принять социалистическое обязательство, что семья ваша сохранится.

Пастернак был вынужден взять на себя такое социалистическое обязательство и держал его в течение пяти лет.

Даже в таких условиях человек живет - и приходится выживать. Но абсолютно взрослые люди должны были вспомнить почти народную песню, помещенную у Пушкина в “Капитанской дочке”, что “Умел ты воровать, умей ответ держать”.

Всем пришлось держать ответ. Пастернаку пришлось держать ответ в 1934 году по телефону: ему позвонил Сталин и спросил – Ты знаешь, кто такой Мандельштам? Пастернак заюлил – “конечно, он – большой поэт, но вот он академического толка, а у нас какой-то там модерн”.

Сталин слушал, слушал всю эту бодягу и наконец сказал – “плохие друзья у Мандельштама” и положил трубку.

Пастернак стал перезванивать, но секретарша неизменно отвечала, что товарищ Сталин занят. Тогда Пастернак бросился к бывшему своему покровителю, к Николаю Ивановичу Бухарину, но под тем уже горела земля.

Сталину было прекрасно известно о пастернаковской беготне, и на этот раз товарищ Сталин смягчился и немножко допустил Пастернака до второго разговора с собой, мягко пожурил его – дружбе надо быть верным.

Лекция №18 (№53).

Начало эмигрантской литературы: 1922 – 1928 годы.

1. Литература в эмиграции или эмиграция литературы? Проблема эмигрантского менталитета. Исповедь Шмелёва.

2. Ещё об эмигрантском менталитете. Ранне-эмигрантская эйфория.

3. Конец эйфории и начало серьёзности. Борис Зайцев, “Афон”. Его же "Спас на крови", неоконченная повесть.

4. Русская ностальгия. “Расстрел” Набокова.

Менталитет эмиграции и, вообще, та маточная среда, которая его порождает, как раз и складывается примерно в 1922 году, когда смешались разные пласты эмиграции, то есть, эвакуанты из Новороссийска 1919 года; эвакуанты из Крыма (глубокая осень 1920 года);

отдельные выезженцы в течение 1921 года [227] и, наконец, массовая высылка 1922 – 1923 годов.

227

После этого была принята статья в Уголовном кодексе 20а, запрещающая выезженцам возвращаться.

Для русской литературы и, ещё шире, русского менталитета вообще характерно вполне определённое отношение к эмиграции, в том числе и политической.

Лучше всего это выражено у Достоевского в “Преступлении и наказании”; когда Порфирий уговаривает Раскольникова и на полу-шуточный, задорный вопрос его – “а ну как я убегу?” - отвечает – “Нет, не убежите. И чту в бегах? – в бегах трудно и гадко”. Это, между прочим, русское общество запомнило: в бегах трудно и гадко – это раз. И второе свидетельство, подобное ему и тоже в “Преступлении и наказании”, – “а Ваш ли там воздух?” Это второй вопрос – а Ваш ли там воздух? Именно касательно заграницы.

Зачем бегут? Если людей высылают, то это – совсем другой менталитет, это – совсем другое. А вот если они бегут сами! Здесь можно насчитать около пяти типов менталитета. В русском языке существует понятие “побега”: бегут из тюрьмы, бегут из ссылок. Но такой побег – это всегда продуманный акт, это как раз – акт политического эмигранта, когда человек бежит, имея в виду определенную деятельность, то есть, побег есть часть его политической деятельности. Для подавляющего большинства русской эмиграции это был “не тот случай”. Был, конечно, организован какой-то РОВС, ТРЕСТ у Кутепова, но это всё – нужды ради, чтобы чем-то заняться. А ближе к тому, как в рассказе “Тэффи” генерал говорит – “все бы хорошо”, глядя на Елисейский поля в Париже, “а что делать?” (“Ке Фэр”).

Второй случай эмиграции – это переселение и переезд. Но это тоже осуществляется сознательно в спокойной обстановке, как Версилов, например, у Достоевского чуть не переехал в Европу насовсем. То есть, это всегда взвешивают, сравнивают: по пословице – рыба ищет, где глубже, а человек – где лучше. Нечто подобное переезду в отдельных случаях было; например, Георгия Иванова и Ирины Одоевцевой, к тому времени его жены. Они именно переехали, учитывая, что отец Ирины Одоевцевой, довольно известный адвокат в Риге, имел прочное дело. То есть, они переехали, чтобы спокойно жить в комфортабельных условиях. Но это отдельный случай. (Даже дядя Набокова Василий Иванович Рукавишников имел неосторожность подарить итальянское имение кому-то из иностранцев, а российское – своему племяннику Владимиру, а надо было сделать наоборот; но они не были прозорливцами).

Существует еще такой фактор, как организованный отъезд. Этот организованный отъезд: два парохода, отъезд Цветаевой, то есть действие, согласованное на самых верхах; и ясно, что этот организованный отъезд на государственные советские деньги - он имел совершенно продуманный план, но не эмигрантов, а Советского правительства.

Четвёртое – это стихийная эвакуация из Новороссийска, из Крыма. Тогда люди были как щепки, гонимые потоком. Это примерно так, как бежали из Москвы в 1812 году, когда ждали французов. Жюли Друбецкая, например, говорит, что “я еду, потому что все едут, я же не Жанна д’Арк и не амазонка”. (“Война и мир”, ч. III). Большинство таких барынь, барышень и бар ехали сначала на английских судах из Новороссийска, а потом с Врангелем - и даже с собачками, как вспоминает Вениамин Федченков, именно потому, что каждый из них не Жанна д’Арк и не амазонка.