Классическая русская литература в свете Христовой правды

Еремина Вера Михайловна

Горький на своей соррентийской вилле принимал всех. Туда приезжал Рыков, который за границей лечился от запоя; приезжал Соболь, советский критик, - лечиться от попытки самоубийства (потом был расстрелян).

Горького посещали все эмигранты, которые хотели его видеть. Более того, Анастасия Цветаева получила разрешение на поездку за границу для свидания с сестрой и вернулась (посажена она была после).

Всё это о чём-то говорит.

Отдельная фигура - Мария Федоровна Андреева, бывшая любовница Горького, брошенная им; вместо неё сначала он взял ее горничную Олимпиаду, а потом Марию Игнатьевну Бенкендорф, будущую

по второму мужу Будберг [226] . Так называемый секретарь Андреевой Крючков – это был агент ЧК.

226

Она и была вместе с Горьким в Италии.

В 1927 году после политического падения Троцкого вопрос о переезде Горького принципиально был решен, но ему об этом не сообщили. Из всего, что написано о Сталине, лучшее все же солженицынское “В круге первом”.

Сталин к сорока годам осуществил свои четыре главные силы (квадривиум). Первой его силой была “сила невысказанного решения”. “Ты уже принял решение, но чьей головы оно касается, тому человеку этого знать не надо; когда покатится голова, тогда и узнает”.

Да и сама баронесса Будберг купила себе право на выезд в Англию только ценой предательства.

Что касается техники переезда Горького, то всё повторяется. В 1924 году примерно так же был репатриирован Савинков-Ропшин, бывший “убивающий Авель”. Прежде всего надо было обработать его окружение: одних запугать, других перевербовать. Это было сделано. Затем надо было спокойно и уверенно начать обработку его самого. И где там благословение патриарха Тихона! Горького легко было купить, точнее, посадить в те самые тенёта лжи, которыми он окружил сам себя – ведь он весь был выдуманный, начиная с так называемой его чахотки, начиная со всей его так называемой “тяжелой биографии”. Горький с 1895 года – уже модный писатель, а в 1900-х годах – издатель очень богатого журнала “Знание”.

Да и для самого Горького его так называемая “биография”, наконец, стала идолом: даже когда его тянуло поступить по совести, приходилось отступать, а то, мол, “нельзя, биографию испортишь”.

После того, когда стало ясно, что человек сам надел на себя петлю, то что же мудрёного ее затянуть – достаточно было убедить, что главный писатель мирового пролетариата, “сокол и буревестник”, как же может оказаться в стороне от фундаментального строительства первого в мире социалистического государства, первой в мире социалистической литературы (это и были тенёта).

Но это было только начало, так как Горький был не такой уж дурак. Но его переездом товарищ Сталин руководил сам. Дальше надо было оглушить его звуками фанфар и одурить фимиамом лести.

В 1928 году был такой “товарищ Гронский” – главный редактор “Правды”; и он-то стал исполнителем, так сказать, сталинских указаний. Сталин, когда хотел, очень любил играть запанибрата, то есть они были на “ты”: ты - Иван и ты - Иосиф.

Всё по поводу Горького Сталин продумал сам: то, что Нижний Новгород должен был стать Горьким, – это тогда; то, что Тверская стала улицей Горького, чтобы Горький поехал прямо от Белорусского вокзала, тогдашнего Александровского, по “своей” улице; чтобы МХАТ был имени Горького; и это только самые крупные вещи, а сколько было еще и всяческих мелочей.

Когда Горький приехал, то ему немедленно предложили поездку на Беломорканал. Впоследствии людей “много знавших”, конечно, расстреляли: расстреляют Крючкова (так

называемого секретаря Андреевой), расстреляют рядовых исполнителей (саму Андрееву поберегут).

Горький приехал с семьей. У него был от Екатерины Павловны сын Максим, который никогда нигде не работал (Виктор Шкловский прозвал его “советским принцем”); жена, так называемая “Тимоша”, Надежда Алексеевна Пешкова; и двое детей Марфа и Дарья, которые впоследствии работали в Институте мировой литературы на Поварской.

Надежда Пешкова почти сразу попала в содержанки к Ягоде и это тоже было согласовано на самом верху; ну а Максим, разумеется, запил – другого выхода он себе не предусмотрел. В 1934 году его продержали пьяного на морозе часа два, и он умер от воспаления легких.

Были написаны Кориным портрет Надежды Пешковой в черном платье и портрет самого Горького (1934 года).

Тактика прикармливания и вождения на поводке достигла виртуозного искусства на Маяковском. Маяковский не просто катался в Париж, в Париж и Есенин катался, но Маяковский умудрился в Парижй себе устроить роман с m-lle Яковлевой – дочерью эмигрантских родителей; сумел достать право на выезд для ее сестры. (По этой истории как раз видно, какие телята была наша эмиграция. Эта мадмуазель Яковлева собралась в Россию назад и речь для нее шла только: где венчаться, на рю Дарю или в Москве).

Последняя ее телеграмма, после возвращения Маяковского в Москву, такого содержания: - Если ты не можешь выехать для венчания в Париж, то я согласна приехать в Москву. Маяковский ответил: - Умоляю, не приезжай.

Сестра Маяковского Людмила Владимировна, которая совершенно безапелляционно утверждала, что ее брат убит, - убийцей называла Лилю Брик, (конечно, убивали не своими руками).

Все шло по инструкциям. Например, чтобы Маяковский в нужное время оказался дома; эта часть операции обеспечивала актриса Вероника Витольдовна Полонская.

В заявлении (“Завещании”) Маяковского эта женщина как-то удивительно помянута. “Товарищ правительство! Моя семья - это Лиля Брик, мать, сёстры и Вероника Витольдовна Полонская, если ты устроишь им сносную жизнь, спасибо”. И дальше. “Начатое и неопубликованное отдайте Брикам – они разберутся”. (Завещание Маяковский написал в присутствии своих убийц. Маяковский знал, что иначе и мать и сестры исчезнут с лица земли).

Так называемое самоубийство Маяковского (30 апреля 1930 года) всё-таки прошло не без осложнений. Главное осложнение было в том, что успели вызвать настоящую прокуратуру, а в ней еще работали старые следователи. Более того, чего уж не понимал товарищ Сталин никогда – это архива. Например, получилось так, что в архиве остались страшные компрометирующие материалы. Например, заключение о вскрытии Ленина 1924 года, когда из головы потекла зеленая жижа, написанное Семашко; и вот следствие о самоубийстве Маяковского. В заключении написано, что пистолет был одного калибра, а пуля, извлеченная из тела, была от другого пистолета. Траектория пули тоже показывала, что так весьма не удобно стреляться.

Сталин опубликовал свое почти надгробное слово, почти эпитафию – “Маяковский был и остается талантливейшим поэтом нашей советской эпохи”.

В 1930 году абсолютно подпольно вышло стихотворение Мандельшама “Мы живем, под собою не чуя страны”.

Мандельштам, который уже давно перешел на нелегальное положение и поэтому на улице в сквере прочел Пастернаку эти строки, который запомнил их наизусть. Стихотворение начинается словами – “Мы живем, под собою не чуя страны” (как говорят – ног под собой не чувствуешь).