Классическая русская литература в свете Христовой правды
Шрифт:
Хоть под ногтями – немного земли,
Той, на которой мы лгать не могли,
Той, на которой от века стоим, -
Нищей, голодной, возлюбленной Им.
Это – приговор мечтательности и приговор той эмиграции в Америку, когда мечталось, что там текут молочные реки. Это приговор и космополитизму, потому что новое чувство России - никак не имперской, именно подлинно христианской, той, на которой мы лгать не могли.
Как предречено в “Откровении”, Царство
В это время, а это время Андропова, лоскуты советской идеологии начинают трепаться и развеиваться. Если после войны, в 50-м - в 58-м годах Иоанн Шаховской писал о “полинявшей” идеологии, то здесь она уже обветшала. Как у апостола Павла – всё ветшающее и стареющее близко к уничтожению (Евр.8.13). Тут слишком ясно было, как близко это уничтожение.
Поздне-брежневское время, а именно лето 1980 года, было ознаменовано ещё одним провалом – так называемым “завершением дела Дудко”. Отец Дмитрий Дудко был арестован 27 января 1980 года, перед самой “Олимпиадой-80”, из боязни, что он, с его пастырской деятельностью, которую всё ещё упорно называли “антисоветской” и “клеветнической”, будет портить “фасады” советской империи. Его продержали несколько месяцев в предварительном заключении (это время и будет описано им впоследствии в книге “Потерянная драхма”), а затем, по прошествии олимпиады, вывели выступать перед телекамерой с “покаянием” и “отказом от антисоветской деятельности”. Одновременно в “Известиях” было опубликовано “типовое покаяние” – заранее разработанное и заготовленное пространное заявление для бывших мятежных религиозных деятелей, которое он и подписал.
После этого он получил маленький приход недалеко от Долгопрудного, в сельце Виноградово. Прослужил он там почти до перестройки, около четырёх лет. У него бывало так, что он служил один, без единого человека в храме, но если было хоть несколько прихожан, то проповеди были настоящие.
В период его служения в Виноградове (1980-1984 годы) вышла книга “Потерянная драхма” – лучшая из всего, что он написал. Книга, действительно, написана на века. В книге есть настоящие строки, как – “Передо мной гибнущие братья, а я буду становиться в позу? Почему? Потому что я не пёс, а человек? Так ещё в Ветхом Завете не проповедующий священник называется псом не лающим. Нет, я – пёс, смердящий пёс. Пусть я буду псом, но пусть я буду лающим”.
Эти строки читали вслух; это было то, что в свое время называл Петр Иванов “косноязычным взыванием к правде”, но эти слова можно было разобрать. Напомню, что духовное свидетельство литературы всегда замутнено, правда просматривается и узнаётся всегда сквозь тусклое стекло, гадательно (1Кор.13.12). И в лучших своих образцах она всегда – косноязычное взывание к правде и, хотя и косноязычная и замутненная, но всё-таки, обеспечиваемая энергиями Духа Святого, ибо других творческих энергий не предусмотрено, просто нет.
Царствование Черненко прошло в сплошном анекдоте и его практически никто не заметил. Когда Черненко сошел со сцены, то выбран был Горбачев, то есть, из молодых. И первая
Сразу же объявляется гласность, перестройка и демократизация. Это было понято правильно – быстро вступила в свои права журналистика. “Героем дня” был тогда Нежный. Главным органом был журнал “Огонёк”, в котором публикации начались с 1985 года: сначала о предметах сравнительно невинных, вроде обменно-резервного фонда в Климентовке (храм Климента Римского – придел, а так - Преображенский собор); потом относительно Киево-Печерской Лавры, превращенной в музей, и так далее.
Куроедова отправили на покой в 1984 году и в том же году назначили Харчева, которого недаром зовут Константином, то есть, всё опять пошло как анекдот прицерковных кругов, что идёт “вторая константиновская эпоха”. Это сейчас воспринимается, как из исторического далека, а тогда публикации из “Огонька” передавались из рук в руки. Довольно быстро было выявлено, что, так сказать, золотая жила, которая непременно вызовет читательское сочувствие, - это церковная тематика. Церковную тематику, конечно, схватить легко, а чтобы понимать – на это требуются годы и годы изучения. Разумеется, как сказано в пьесе Островского (“Не было ни гроша, да вдруг алтын”): “Где учения-то взять?” “Учения взять” было негде.
В том же “Огоньке” несколько позже, в 1991 году, всплывает тема “Филарета Денисенко”. Характерно то, что в этих публикациях (“Огонек”, 1991 г., №49) не просто приводились скандальные факты его биографии (которые вдобавок и так все знали); важен был тон – сердечно-взволнованный, весьма далёкий от выкрика (“протеста”). (Никому не могло придти в голову, что он будет отлучен от Церкви через анафематствование. Такие люди, как отец Георгий Тертышников, а перед этим тот же отец Дмитрий Дудко, и мысли такой не допускали).
Во всяком случае, журналистика обретает не просто новый тон, а новый голос, новые интонации, почти новое дыхание. В огоньковской публикации “Его блаженство без митры и жезла” (ст. А. Нежного – “Огонек”, 1991 г., №49, стр.20) в предпоследней главе “Сон Володи Макарчикова” – “Володя Макарчиков – чудесный молодой человек с окладистой каштановой бородой и мягкими карими глазами; строитель церкви на левом берегу Днепра. За всю советскую эпоху – первой новой церкви, на которую много жертвовали люди, в том числе, и его блаженство, отделивший от скромных достатков своих целых семьсот рублей”. (Надо сказать, что, уходя с кафедры, митрополит Филарет (Денисенко), успел прихватить в карман всю епархиальную кассу).
“Володя Макарчиков видел однажды сон: вот стоит он в храме, в притворе его и с ним еще несколько человек. И митрополит Филарет к ним подходит как бы для того, чтобы их причастить. Подошел и поставил пока Чашу на столик. Странно, подумал Володя, отчего же причащать он будет нас в притворе? Но тут взглянул на Чашу и похолодел – на краю ее, увидел он, сидят чёрные детки с громадными клювами и клюют, клюют безостановочно Святые Дары. Володя кинулся их отогнать, взглянул в Чашу и вместо Святых Даров, вместо Тела и Крови Христовых, разглядел там какое-то гадкое месиво. Разглядел и возопил в ужасе – владыко, да чем Вы нас причащаете? Заглянул в Чашу и Филарет и закричал и закрыл лицо руками”.