Классическая русская литература в свете Христовой правды
Шрифт:
Господь действительно милосерднее и не только нас, но и великих святых, но — как это она у Господа?! Ведь, пройти по мытарствам — это путь человека, который хочет Господу поклониться, который с именем Божьим умирает, который вожделеет быть со Христом. И, наоборот, без имени Божия вообще умирают — те снимаются с дистанции (им и мытарства не полагаются) [74] . Мытарства — это для хороших верующих людей, они не для всех.
Кабаниха. Почему-то великие актрисы как-то тянулись на эту роль: в свое время Пашенная, в наше время — Алла Демидова, например.
74
В первой же сцене мещанин Шапкин говорит, что «хороша тоже и Кабаниха». Но его чуть-чуть корректируют — у той под маской благочестия оголтелая черствость и именно в отношении домашних — домашнее тиранство. Для посторонних у Кабанихи есть и такт, и серьёзность: когда к ней приходит Дикой (кум), выпивший, но прогнать нельзя. Дикой не пил один (ему хоть немного разгуляться надо) но, видно, с кем-то из надоевших собутыльников; и во теперь он приходит к человеку. Она и спрашивает: «Что хвалить тебя за это прикажешь?» — «Да не хвалить, а ты меня разговори».
Если говорить вкратце, то Кабаниха — Марфа Игнатьевна (она и по имени названа Марфа), то есть чисто домостроевская фигура. Весь XVI-й век был преисполнен такими фигурами. Именно поэтому Кабаниха не любит XIX-й век: и железных дорог, и городской суеты и так далее. Казалось бы, что это все должна быть сплошная патриархальность, размеренная жизнь, торопиться некуда, молитва, посещение церкви, обеды, гости — всё должно чередоваться правильным порядком; но без любви. А где нет любви, там и нет ничего.
Порядки бывают любые. Чехов в будущем такие же вещи откроет в, так называемом, дворянско-интеллигентском кругу — мать Лаевского (из повести «Дуэль»). Лаевский вспоминает, как она, окруженная приживалками и моськами, кричит на прислугу, а впрочем, в «милосердного Господа» верует; но, при этом, как надменно ее лицо. Он хотел написать «матушка» и вычеркивал это слово, то есть совершенно понимает, что обратиться к ней, как к человеку, совершенно не возможно.
Островский в 4-х пьесах весьма основательно дает тему супружеской измены (реальной или потенциальной — здесь все равно).
Следующая пьеса Островского и тоже первого периода «Грех да беда на кого не живет» [75] , то есть на всякого человека — никто не застрахован. Третья пьеса более поздняя «Бешеные деньги»; и четвертая в соавторстве с Соловьевым, — «Женитьба Белугина» (1870-е годы).
В пьесе «Грех да беда на кого не живет» купец Лёв Краснов (как они его зовут Лёв, а не Лев), конечно, гораздо сильнее Тихона. Лёв Краснов живет своим умом, как Кулигин советует Тихону: «Пора бы, сударь, своим умом жить». Женится на бедной (Катерина в «Грозе» — из зажиточных), то есть, на дочери какого-то губернского секретаря или губернского регистратора из нижних четырех классов. Пятый класс снизу — титулярный советник (Пушкин был титулярным советником).
75
У Островского названия часто поговоркой — «Не все коту масленица», «Правда хорошо, а счастье лучше», «Бедность — не порок», «Свои люди, сочтемся».
Отец девушки не успел выработать пенсии и двум оставшимся после него дочерям практически нечего есть (мать умерла). И Лёв благодетельствует, то есть вводит молодую жену в сословие зажиточного мещанства. Естественно, она остается всем чужой, а семейство
И только в этой пьесе (хотя у Островского в нескольких пьесах есть явный корифей, в точном смысле античной трагедии) есть корифей; и это именно слепой дедушка Архип, который, прежде всего, усовещивает всех и всем напоминает только о Боге. У дедушки Архипа действительно есть вера. Он говорит: «А что ты взъелся, пускай они уже живут друг с другом и друг к другу притираются». Что она там не хлопочет по хозяйству — так «может, он и не хочет, чтобы она работала». Потом, указывая на красоту Божьего создания (а он уже ничего не видит!), говорит — «если бы мы почаще о милосердии Божьем вспоминали, мы бы и сами были милосерднее». Это действует на сердце Афони и он говорит: «Я буду стараться, дедушка, смирять сердце». Но велико искушение и не Афоне его побороть.
События развиваются так, что в свое время, еще до замужества, молодая жена пользовалась со своей сестрой милостями одной окрестной помещицы Бабаевой. Эта помещица приглашала двух девушек-бесприданниц исключительно для развлечения. Одна из сестер (Татьяна) была писанной красавицей и с ней заигрывал сынок помещицы, хотя ничего и не было, но все их звали «голубками». Поэтому, когда спустя два года после ее замужества опять появляется, так сказать, ее первая мечта, то тут уже и не надо искусительного шепота врага нашего спасения. Достаточно вот этой сентиментальной мечты.
Естественно, что его, который приехал в городишко по делам имения (не то закладывать его, не то проценты платить в опекунский совет), донимает скука, а тут он нашел себе развлечение. И он даже предлагает ей поехать с ним в его имение. Ясно, что не будет он с ней долго оставаться (развлечение) и ее напоминание: «А муж-то как, ведь мне с ним жить», вызывает в нем только досаду: он не в состоянии думать о чужой судьбе.
Успев только добежать до номера в гостинице, Татьяна «попадается»: ее выслеживают, разоблачают перед мужем — и, весьма характерна реакция мужа: «Не умела быть женой, будь кухаркой, не умела ходить с мужем под руку, ходи по воду». То есть муж ее как бы социально «отпускает» — мол, пошла на кухню.
Татьяна пытается бежать, но муж ее убивает и возвращается со словами: «Вяжите меня, я ее убил». И тут только дедушка Архип, который всегда все понимал, который в свое время пытался их помирить, говорит: «А ты думаешь, что она перед тобой одним виновата. Она, прежде всего, перед Богом виновата, а ты — гордый, самовольный человек, решил своим умом рассудить? Не подождал ты милосердного суда Божия, так ступай же теперь на суд человеческий».
Таким образом, мы видим у А.Н. Островского ту же «укорененность» в православной вере, что и у Гончарова. Его «хорошие люди» всегда — строго православные, «с молитвой»; и они-то, как правило, пришедшие «со стороны», оказываются самыми нужными, а главное, пришедшими «вовремя»: отставной солдат Сила Грознов («Правда хорошо, а счастье лучше»), и далее старый городничий Градобаев — тоже старый солдат («Горячее сердце»), и даже «деклассированный» купчик Любим Торцов («Бедность не порок») — все они хотя и с грешком, но и с неизбывной памятью «о грехе и о правде и о суде» (Ин.16,8); даже фабрикант Каркунов, казалось бы, погрязший в грехах, — и тот думает о том, как бы «непостыдно явиться перед последним Судом» («Сердце не камень») Воистину «Дух дышит идеже хощет» (Ин.3,8).