Клаудиа, или Дети Испании. Книга первая
Шрифт:
И он доставил повитуху в дом Рамиреса. Доставил еще до того, как донья Мария умерла.
Что ж, пусть донья Мария умерла, но умерла не по его вине. Он успел – и, значит, выполнил просьбу Клаудии. Конечно же, если бы немного пораньше…
Впрочем, теперь думать надо было не об этом. Поспешные похороны доньи Марии, исчезновение Клаудиты и Гедеты и нежелание падре Челестино разговаривать с ним явно связаны с появлением этой странной повитухи-ведьмы, которая возникла ниоткуда и так же в никуда пропала. В том, что он привез на крупе игреневого коня именно колдунью, Педро теперь уже не сомневался: слишком многое она знала, как видно, слишком многое умела и слишком удивительным было ее лицо, по которому в одно и то же время ей можно было дать и двадцать, и шестьдесят лет. Но неужели человек, который был готов добровольно проделать такой долгий путь, чтобы помочь роженице, потом мог как-то навредить ее семье? Для того чтобы прибрать к рукам имущество покойной? Но Педро знал, что Гризальва немногим богаче его самого, да
Всю ночь Педро прометался, словно в бреду, а утром его растолкал Локвакс.
– Видно и на тебя напустила порчу проклятая старуха! – ворчал он, выгоняя мальчика на улицу, где по заведенному им обычаю облил его тремя ведрами ледяной воды. – Иди, выпей стакан доброй мансанильи [40] , прочисти мозги да выслушай, что я тебе скажу.
Педро даже обрадовался такому предложению, ибо понимал, что без помощи Лукаро ему вряд ли удастся вызволить Клаудиу из лап сарагосской ведьмы. Зная обычаи ночного народа видеть, слышать и помалкивать, мальчик редко делился со стариком своими планами, а уж тем более чувствами, но сейчас горшечник был его единственной надеждой. Дона Рамиреса ему не найти.
40
Мансанилья – белое виноградное вино.
– Пойдем-ка к морю, там, при шуме волн можно спокойно поговорить, – предложил Локвакс, по привычке называя свое передвижение на тележке ходьбой, и они отправились к берегу, для правдоподобия прихватив сети. Неугомонные Фатьма и Редуан последовали за ними.
Безоблачное небо сливалось с водой, замыкая мир и создавая впечатление, что тебя лелеет и охраняет могучая неведомая сила. Педро дотянул ящик со стариком до перевернутой лодки, и, сев в ее тени, без утайки рассказал Локваксу о своем недавнем путешествии и о своих догадках.
– Вот и получается, многоуважаемый дон Лукаро, что без вас мне не обойтись.
Калека усмехнулся и долго смотрел на невидимый горизонт.
– Не обойтись – это точно, малыш, да только для того, чтобы выбить из твоей глупой головы всякую чушь! Ведьма утащила девчонку – это ж надо додуматься! – Он вдруг расхохотался до слез на выцветших карих газах. – Бабьи бредни, Перикито, бабьи бредни! А если здесь и подымил дьявол, – вдруг сразу посерьезнел он, – то уж не тот, который с рогами, а, скорее, наоборот – с тонзурой. Говорю тебе, девчонка где-нибудь в монастыре и подальше. Не зря этот черт Челестино вертит хвостом и не хочет даже встречаться.
– А Гедета? – вырвалось у Педро, вдруг вспомнившего, как дуэнья предлагала ему продать овец.
– Со старухой, наверняка, хуже – сидит в каком-нибудь подвале и ждет тридцать первой статьи [41] , если, конечно, не догадалась куда-нибудь скрыться.
– Так что же мне делать?
– Смириться, мой мальчик. Тут мы ничего сделать не в силах. Забудь свою Клаудиу. У настоящего контрабандиста не бывает недостатка в красивых девках. И чтоб больше про это дело ни слова. – На сей раз, вопреки своему обыкновению Локвакс был краток, и это более всего убедило Педро в том, что дела Клаудильи, пожалуй, и действительно очень плохи.
41
Статья тридцать первая инквизиционного судебного кодекса означала последующий приговор к сожжению на костре.
Он проводил старика до дома и, словно потерянный, зачем-то опять потащился в город. Как жестоко играет им судьба! Еще недавно ему казалось, что он обрел дом, отца, сестру. Но вот дон Рамирес на войне, и дороги к нему нет. А Клаудиа, странная девочка в коротком платьице, склонявшая над толстой книгой русые кудри?.. Но, может быть, еще не все потеряно? Может быть, Господь, показавший ее ему в один прекрасный неяркий день, тем самым сделал его вечным ее защитником, который не должен отступаться ни перед чем…
Педро суеверно дотронулся до обрывка желтой камки, который носил теперь обернутым вокруг шеи, и решительным шагом отправился в Мурнету.
Продать нескольких, оставшихся от когда-то славной отары овец ему не составило особого труда – на рыночной площади в Барселоне их тут же купил какой-то крестьянин за тридцать реалов. Таких денег Педро не держал в руках сроду и теперь даже посчитал себя богачом. И, хотя его мучило ощущение, будто он обокрал дона Рамиреса, мальчик все же успокоил себя тем, что непременно спасет его дочь, а когда-нибудь потом, все равно вернет хозяину эти деньги. На пять реалов он сразу же купил дорожный мешок, боту – бурдюк из козлиной кожи, настоящую охотничью шапку и новый плащ. Без плаща в коварном испанском климате, когда днем – жара, а ночью – пронзительный холод, обойтись невозможно. В отношении же мула и навахи он очень надеялся
Горшечник выслушал окончательное и бесповоротное решение мальчика и, пристукивая об пол деревянными кругляшами, которыми отталкивался при передвижениях, сказал.
– Глуп, ты, братец, как я вижу. Сам в петлю лезешь. Впрочем, может быть, ты и прав. Вот так и было в тот раз, когда мы под командованием самого Фридриха, великого прусского полководца, пошли в атаку на русские полки. Железный Фриц тогда уже завоевал пол-Европы, а уж как умело он это делал, скажу я тебе! С полным, так сказать, знанием и пониманием всей мировой тактики и стратегии! Помнится, был у него излюбленный военный маневр – косая атака. Никто не мог устоять! Это, парень, я скажу, не фунт табаку. Неожиданно всеми силами бьешь врага по одному флангу, поди-ка удержи. Трах-тарарах, фланг сминается, линия рушится, центр вынужден отступать и… тут уже никто ничего не может поделать, только давай Бог ноги. Эту тактику придумал еще какой-то греческий известный полководец по прозванию Ипаминанад, так, кажется называл его сержант Рамирес.
Так вот, сражение началось, линия на линию, ни туда, ни сюда, русские стоят крепко. Но тут Фриц как задаст им косую атаку по левому флангу, и пошел теснить. Эти русские черти держались-держались, да куда там против десятикратного перевеса, смяли мы их левый фланг, и тут пошло дело. Сам понимаешь, обход, угроза тылу и все такое… по всем военным стратегиям надо немедленно отходить. А уж когда войска начинают отходить, тут, если не ослаблять натиска, недалеко и до бегства, бросай оружие. А когда начинается такое бегство, я тебе, парень, прямо скажу, спасения уже никому нет. Ты стой до конца, бейся лицом к врагу и тогда, возможно, еще и выживешь. А если ты повернул спину, все, пиши пропало. Это уж, поверь мне, старому вояке, я на своей шкуре не раз испытывал. Не потому, что показывал врагу спину – меня бы теперь тогда и в живых не было! – а потому что видел, как другие гибли при таком бегстве целыми тысячами. – Педро, не ожидавший такого обильного многословия в этот час, все же стоял и терпеливо ждал, пока старик договорит. Он понимал, что они прощаются теперь надолго, а, возможно, и навсегда. Поэтому и старому одинокому Локваксу хотелось как можно дальше оттянуть этот миг разлуки. – Так вот, мы уже были готовы праздновать победу, а эти русские черти, ты только послушай, не побежали, а наоборот, как вдарили в штыковую. Что им тебе десятикратное преимущество, плевать! Орут и прут, прут и орут! Ну, тут по первой пруссаки даже и растерялись. Они ведь, дьяволы, вроде и неплохие вояки, но больно уж дисциплину чтут. Чуть что не по заведенному обыкновению, так теряются и не знают, что делать. Благо там наша испанская рота оказалась, мы тогда удержали эту русскую контратаку. Конечно, одной ротой много не сделаешь, но главное – сдержать первый натиск. Да сейчас, сейчас, – все же заметив нетерпение в глазах Педро, сказал Локвакс. – Сейчас доскажу главное. Дело тогда было жаркое. Целый день мы все пытались их опрокинуть. Давим и давим, а они штыковую за штыковой и, в конце концов, опрокинули черти Фрица и разбили всю армию. Пруссаки проклятые не выдержали – побежали все-таки! Так вот что, дорогой мой Педро, скажу тебе на прощание: стой всегда к врагу лицом и никогда не сдавайся, как бы жарко ни было. Я вот в том деле хоть и ноги потерял, да живу. И еще вот что, – вдруг прекратил поток красноречия старый вояка и, взяв лист платана, разломил его надвое. – Возьми-ка на память о старике. Быть может, когда еще и свидимся.
Педро бережно взял из рук старика вторую половинку листка и, не сказав больше ни слова, они отвернулись друг от друга и разошлись в разные стороны.
Больше в Бадалоне Педро Сьерпесу делать было нечего.
Его путь вновь лежал на север, к отрогам Маладеты, где среди гор приютилось немало монастырей, которые в отличие от подобных мест на равнине, действительно были закрыты от всего мира и его соблазнов. Почему-то Педро казалось, что кура Челестино непременно упрятал Клаудиу именно в такой монастырь. Ведомый огнем, не утихавшим в его груди, он ехал, избегая людных поселков и лишь изредка позволяя себе ночевать в вентах – бедных постоялых дворах, со скудной едой, двумя соломенными тюфяками и множеством блох. Он слушал сплетни на площадях, вникал в разговоры аррьеро [42] , нанимался за два сентимо в трактиры, устраивался бесплатно водоносом при церквах, даже пару раз посетил заведения веселых девиц, но нигде и никогда так и не услышал заветного имени. Война, начавшаяся столь победоносно, обернулась поражением, и путешествовать по местности, где в любую минуту могли появиться французские солдаты, стало небезопасно. Но Педро, недавно впервые побривший своей навахой верхнюю губу, не думал об опасности и каждый вечер, укладываясь спать где-нибудь в очередной ложбине, дотрагивался до желтой камки, давно потерявшей свой цвет.
42
Аррьеро – профессиональные погонщики мулов.