Клеопатра и Антоний. Роковая царица
Шрифт:
— И с Октавией. Никто не просит, чтобы Марк Антоний прибывал в Александрию. Если ему нужны деньги, то можно сразу сказать об этом. Денег нет, я не намерена помогать тому, кто завтра потратит эти средства на покупку подарков для сестры Октавиана. Египетские войска в Парфию не пойдут, им и дома есть чем заняться. А я сама никуда ездить не собираюсь, у меня тоже немало дел в Александрии.
Капитону хотелось фыркнуть: «Ну и сиди!» Но он взял себя в руки и спокойно посоветовал:
— Не отказывайся сразу, царица, сначала подумай. Марк Антоний приготовил для тебя роскошный подарок.
— Еще
Фонтей Капитон задержался в Александрии, первый разговор ничего не дал, Клеопатра не желала повторять свои ошибки, она больше не верила Марку Антонию, понимая, что нужна ему только ради помощи. Это обидно: понимать, что тебя любят только из-за богатства, лучше никакой любви, чем вот такая. Конечно, Марк Антоний красив, силен, его обожают женщины, но ведь есть еще и ум, умение вести беседу, знания, женская привлекательность. Если все эти качества Антонию не нужны, то к чему снова начинать отношения.
Клеопатра даже себе не признавалась, что в ней говорит прежде всего оскорбленная женщина. Ее, богатейшую правительницу мира, царицу Египта, повелительницу великолепной Александрии, воплощение Исиды, женщину, славящуюся своей способностью очаровать, околдовать любого мужчину, просто бросили, как рабыню, как торговку своим телом! Стоило Антонию уплыть, как он просто забыл и о самой царице, и рожденных ею детях. Своих детях!
И ради кого? Предпочесть ей бесцветную тихоню Октавию!
Затянувшаяся было сердечная рана снова кровоточила.
Три дня Клеопатра металась по своим покоям, пытаясь прийти к какому-то решению. Нет, она не собиралась прощать Марка Антония, царица просто старалась понять, как выйти из положения, в которое он ее поставил своим призывом в Антиохию. А подумать было над чем.
Как бы ни был богат Египет (его богатство — главная приманка для всех захватчиков), у него нет столь сильной армии, чтобы противостоять римской. К тому же стоит Антонию выступить против Александрии, к римлянину с превеликим удовольствием в надежде оторвать и свой кусок присоединятся многочисленные соседи. Испокон веков для Египта главная беда приходила с востока — от Палестины, Иудеи, Сирии… Как сделать так, чтобы отказ не повлек за собой новую войну и разорение?
Ехать она не могла, просто не в силах видеть предателя и улыбаться ему. Но и не ехать нельзя.
Мудрый Фонтей Капитон, видя, что царица размышляет, выжидал. Несколько дней не сыграют роли для Марка Антония, отправится в свой поход чуть позже, а чем больше думает царица, тем вернее согласится. Если бы отказалась, то отказалась сразу. Она так и сделала, но посланника-то не прогнала, значит, надежда, что передумает и простит беспутного Антония, есть. О, эти женщины! Во всем мире они одинаковы, нет разницы между римлянкой и египтянкой, патрицианкой и рабыней!
Капитон принялся словно между прочим, но не самой царице, а тем, кто мог ей передать, рассказывать о том, как Марк Антоний сначала был вынужден разбираться со своей глупой Фульвией, едва не вызвавшей новую гражданскую войну своим неразумным поведением («даже прибил ее из-за того, что вынудила уехать из Александрии!»), потом уступить Октавиану, потому что был у того в руках, и жениться на Октавии.
Конечно, эти речи доходили до Клеопатры и постепенно подтачивали ее решимость выкинуть из головы и из сердца подлого предателя. Все же царица любила Марка Антония, а любви все равно, достоин человек или нет, она не спрашивает, к кому вспыхивать и когда затухать. Можно сколько угодно убеждать себя, что возлюбленный твоей любви не стоит совершенно, это не помогает, сердце никогда и ни у кого не слушало разум, на то оно и сердце.
И Клеопатра уже понимала, что поедет, но теперь подыскивала оправдания своей капитуляции и линию поведения в Антиохии, чтобы не пострадали ни Египет, ни ее собственная честь.
Никто ее в постель к Марку Антонию силой не потащит, если бы она не захотела, и в Тарсе ничего бы не было. Клеопатра сама влюбилась в Марка Антония не меньше, чем он в нее, потому и случилось то безумие длиной в два года. Результат этого безумия с визгом носился по дорожкам сада под присмотром Ирады и нового учителя детей Николая из Дамаска.
Клеопатра отвлеклась от мыслей о поездке, вернее, они не выходили у нее из головы, но царица, выйдя на террасу, остановилась, чтобы полюбоваться своими прелестными малышами. Детям Антония уже три года, очаровательные, крепенькие Александр и Клеопатра пока жили под присмотром Ирады, мать пригласила к ним учителя — образованнейшего человека из Дамаска Николая, сына судостроителя. Конечно, пока малышей учить еще рано, Николай больше времени проводил в Музеуме или беседах с самой царицей, прекрасно понимая, что не только его ученость, но и родство с владельцем огромных верфей причина такого внимания.
Но пока всех устраивало положение Николая в качестве учителя детей Божественной, даже иудейского царя Ирода, шпионом которого при дворе Клеопатры был Николай. Знала ли об этом Клеопатра? Знала, но шпионаж не мешал ей, против царя Ирода у нее не было никаких замыслов, вернее, были, но она не обсуждала таковые ни с Николаем, ни в его присутствии. Конечно, всегда есть слуги, которые подслушивают, но те, кто окружал египетскую царицу, скорее позволили бы себе оглохнуть, чем рискнуть выдать ее тайны.
Дети ее и Антония больше похожи на отца, чем на мать, чему Клеопатра была рада, ей совсем не хотелось бы передать дочери по наследству крючковатый нос или пухлые щечки. Зато глаза у малышки синие-синие, материнские.
Детские голоса всегда приносили царице успокоение, она с удовольствием возилась с малышами, но сейчас не спешила в сад, чтобы присоединиться к веселой беготне. Клеопатра размышляла. Детей признали в Египте, были устроены многочисленные праздники, она поддерживала все эти шествия, пиры, обряды, а сердце обливалось кровью. Сначала еще жила надежда, что Антоний уладит дела и вернется, потом ждала каждое судно с Запада в надежде, что хоть пришлет письмо с повинной и объяснением, потом надеялась, что корабль с письмом попал в бурю… потом надеяться перестала.