Клеопатра и Антоний. Роковая царица
Шрифт:
— Я хочу сделать тебе невиданный подарок. Самое дорогое, что только могу.
Какие мысли вызвало бы такое заявление у любой женщины? Что может подарить ей мужчина самого дорогого? Только себя, вернее, брак с собой.
Неужели Марк Антоний готов развестись с Октавией и жениться на ней?! Он признал своими их детей, почему бы теперь не сделать следующий шаг?
Клеопатра улыбнулась, даже забыв о кривых зубах, но Антонию было уже все равно.
— Я приму твой подарок с благодарностью.
— Тогда пойдем.
— Куда?
— Пойдем, пойдем.
Ей понадобилось все самообладание,
Дурак! Какой же он дурак! Как и все остальные мужчины! Ни один из них никогда не поймет женщину! Подарить драгоценный камень они считают лучше, чем жениться!
Ей очень хотелось плюнуть и на камень, и на самого Марка Антония. А еще заплакать от горя. Нет, он не любит ее, если считает возможным вот так откупаться! Боль сжала сердце так, что потемнело в глазах, горечь разлилась по всему телу, всему существу, душа погрузилась во мрак. Клеопатра осознала, что, как бы ни храбрилась, в действительности приехала в Антиохию в надежде вернуть Марка Антония, того Марка, с которым проводила безумные ночи в Тарсе, который мог бросить все и примчаться в Александрию, забыв обо всем остальном мире.
Нет, перед ней стоял совсем другой Марк Антоний, этот не бросил ради нее ничего, этот все мерил камнями, пусть самыми дорогими. Все существо Клеопатры захлестнуло отчаяние, тут же сменившееся злой уверенностью: нет, дорогой, я получу от тебя то, что хочу я! Нет любви, значит, ты заплатишь мне всем, что я потребую. И земли вокруг Иерихона я тоже получу. А главное — ты женишься на мне и объявишь о разводе с Октавией!
Все это мелькнуло в мозгу Клеопатры мгновенно, она сумела сдержать свои мысли, не позволила им проявиться снаружи, напротив, подняла глаза, полные слез, словно от восхищения:
— Спасибо, Марк! Он великолепен!
Алмаз действительно был великолепен, но если бы сейчас перед ней стоял выбор — любовь Марка или этот камень, она даже не стала бы выбирать, какой драгоценный камень может заменить человеческое чувство?
Алмаз перекочевал в руки царицы. Это был большой желтоватый камень, по форме напоминающий сердце, а по расцветке очень похожий на змеиный глаз. На миг Клеопатре показалось, что камень зло мигнул. Ощущение было не слишком приятным, но царица отнесла его на счет своих собственных мыслей.
И все же она пошатнулась, едва не потеряв сознание. Марк подхватил царицу:
— Тебе дурно?
— Голова кружится…
В Мемфисе юный верховный жрец Петубаст, шедший по своим делам, вдруг остановился как вкопанный, побледнел и схватился рукой за голову.
К нему подошел жрец постарше:
— Что?
— Не знаю… с царицей что-то… нехорошее…
Жрец фыркнул:
— Что с ней может быть хорошего? Опять залезла в постель к своему римлянину.
— Нет, там беда…
Но сообщения из Антиохии были неплохими. Встреча у Клеопатры с Марком Антонием прошла прекрасно. Они о многом договорились, Клеопатра получила много земель в подарок… И все же жрец не мог найти себе места, было ощущение, что Клеопатра переступила роковую грань, связалась с чем-то, что приведет ее к гибели…
Сама царица в это время вынуждена была все же уступить Марку Антонию.
А попав в объятия Антония, растаяла, как лед на солнце. Клеопатра могла говорить и думать что угодно, но ее сердце упорно не желало подчиняться разуму. Она любила и ничего не могла с собой поделать. Злилась, презирала и его, и себя, каждый день клялась, что завтра же уедет и больше никогда не вспомнит о Марке Антонии. Но это завтра, а приходил вечер, и Клеопатра снова оказывалась в объятиях подлого изменщика, того, о ком хотела бы забыть навсегда.
Оправдывала себя тем, что нужно готовиться к походу на Парфию. А может, отправиться с ним? Да, жены следовали за Марком в его новые имения, но ни одна не отправлялась на войну. Она была настолько уверена в победе, что принялась… изучать парфянский язык. Марк Антоний хохотал:
— Зачем?!
— Я не хочу, чтобы мне говорили гадости с улыбкой в расчете на то, что я не понимаю.
— Но для этого есть переводчики.
— Однажды к нам прибыл посол, который долго и витиевато говорил, а переводчик, как-то странно улыбаясь, так же долго и витиевато переводил. Отец незаметно сделал мне знак, чтобы послушала. Посол красиво говорил гадости, наслаждаясь непониманием фараона, а переводчик старательно это все исправлял. Каков же был ужас обоих, когда я стала отвечать, укоряя в произносимых непристойностях!
— Их казнили?
— Кого? Переводчика — да, а посла нельзя, он неприкосновенен. Правда, пришлось написать его властелину о происшествии, думаю, он пожалел, что его казнили не мы.
— Хорошо, учи.
И вдруг…
— Я беременна.
— Снова надеешься, что я никуда не пойду?
— Нет, на сей раз не пойду я. Олимпа твердит, что мне нужно беречься, опасно подвергать себя и ребенка таким испытаниям, как тяжелая дальняя дорога. Мы будем ждать тебя в Александрии, но до Евфрата я провожу.
Сказала так, чтобы не осталось сомнений в его возвращении в Александрию.
— Ты должен на мне жениться.
Найдите мужчину, который спокойно отнесется к такой фразе. Если просит выйти за него замуж сам, одно дело, но требование жениться вызывает в любом мужчине страстное желание этого избежать, даже если несколько минут назад он сам мечтал объявить женщину женой.
— Все очень просто, я не могу отправить египетские войска непонятно с кем, они просто не пойдут с тобой, а мое правительство не даст денег на поход.
— А если я женюсь, то сможешь?
Он постарался, чтобы ехидство не слишком прозвучало в голосе, Клеопатра не смутилась:
— Если мы объявим о женитьбе, то ты станешь супругом царицы Египта.
— Фараоном?
— Нет, чтобы стать фараоном, нужно плыть в Мемфис. Просто супругом.
— Царем?
— Сказала же: просто царствующим супругом. Это тебя не обязывает ни к чему, даже к необходимости жить в Александрии. А детей ты признал.
Марк Антоний с облегчением вздохнул, когда тебя ни к чему не обязывают, всегда приятно. И тут же вспомнил: