Клеопатра
Шрифт:
Насколько можно судить по независимым от Рима источникам, атмосфера в лагере Антония стала накаляться еще до развода. Советники полководца давно чуяли недоброе. По целому ряду причин, порой вполне реальных, они были склонны видеть в Клеопатре угрозу. Женщине не место в военном лагере. Царица отвлекает Антония от дел. Она не военачальник и не имеет права голоса на военных советах. Вернуться в Италию с чужеземной правительницей было бы верхом безумия. Связь с египтянкой вредит репутации Антония. Прибывший в Афины из Рима друг диктатора Геминий убеждал его выступить в свою защиту перед народом и Сенатом, опровергнув лживые обвинения Октавиана. Почему он позволяет выставлять себя врагом Рима, рабом порочной иноземки? Геминий знал, о чем говорит: в свое время он сам пострадал от запретной и безрассудной любви. Клеопатра подозревала, что римский друг подослан Октавией, и обращалась с ним соответствующим образом. Она старалась держать Геминия подальше от Марка Антония, на пирах усаживала его среди самых незнатных и неинтересных гостей, изводила саркастическими замечаниями. Геминий стойко сносил унижения и продолжал искать способы повлиять на диктатора. Вскоре терпение царицы истощилось, и она при всех потребовала, чтобы римский гость рассказал о цели своего приезда. Тот ответил, что
Придворные Клеопатры даже не пытались понравиться римлянам: их поведение полностью подтверждало стереотип о «пьянчугах египтянах». На сторону врага по неизвестным причинам переметнулся и Планк, тот, что изображал наяду. Не исключено, что его дезертирство не было напрямую связано ни с царицей, ни с ее египетским окружением. Прирожденный царедворец, Планк всегда шел по пути наименьшего сопротивления. Он предавал так же легко, как льстил и наносил удары. «Измена, – говорили современники, – его неизлечимый недуг». Зато самому Планку никогда не изменяло политическое чутье. Что-то заставляло его сомневаться в том, что Антоний – храбрый, блистательный, утонченный Антоний – сумеет одолеть более молодого противника. Планк был одним из ближайших советников диктатора, отвечал за его корреспонденцию и знал его секреты. Перебежав к Октавиану, он в красочных подробностях описал массаж ступней и прочие непотребства, а заодно намекнул на любопытные детали последней воли Антония, при составлении которой он присутствовал. Октавиан без промедления отобрал документ у весталок, которым он был отдан на хранение. В завещании обнаружилось немало скандальных пассажей, которые бывший триумвир аккуратно подчеркнул, чтобы огласить в Сенате. Большинство сенаторов отказалось участвовать в подобном беззаконии. Завещание могло быть прочитано лишь после смерти завещателя, до этого никто не смел его вскрывать. Но стоило Октавиану начать чтение, и возмущение публики сменилось отвращением и ужасом. В случае, если смерть настигнет его в Риме, Антоний предписывал кремировать его тело «на Форуме, а пепел послать в Египет Клеопатре»[50].
Поддельное или нет, завещание послужило отличным топливом для огня, в который то и дело подбрасывали щепки. Во время январского переворота Октавиан обещал представить доказательства виновности Антония и теперь сдержал обещание, а истории об афинском разгуле и пресмыкательстве римского полководца перед Клеопатрой, с подробностями одна пикантнее другой, подействовали даже на самую недоверчивую публику. В мире, где одной из главных ценностей было красноречие и «каждая фраза подавалась как изысканное блюдо с тонкими приправами», подменить правду ложью не составляло труда. В распоряжении Октавиана были настоящие золотые жилы; один только восточный уклад – нечестивый, избыточный, иррациональный – давал богатейший материал для спекуляций. Подобно своей царице, Египет был коварен и сладострастен; современный стереотип, согласно которому Восток означает секс, был актуален уже тогда. Африка давно сделалась синонимом безнравственности. На церемонии Подношений Антоний предстал в образе жадного до власти, развратного деспота: «В руках у него был золотой скипетр, на бедре ятаган; пурпурная туника сверкала драгоценными камнями; не хватало только короны, чтобы превратить его в царя подле царицы». В дело снова пошли короны и золотые скипетры; знаков царского достоинства в Риме боялись сильнее реальных проявлений авторитаризма, с которыми за последние десять лет худо-бедно смирились. По словам Октавиана, Антонию, как Цезарю и Александру до него, затмила разум вопиющая восточная роскошь. Самому Октавиану еще предстояло узнать, в чем состоит истинное богатство Египта. Эта земля выдавала людям чрезмерно щедрый кредит: она заставляла их чувствовать себя равными богам.
Октавиан выжал из романа Клеопатры и Антония все, что только можно. Он пошел по проторенной дороге: сильная женщина была отвратительнее всех восточных монархий со всем их развратом. Влияние Клеопатры на Антония можно оценивать по-разному, но с ее помощью Октавиан мог влиять на римскую аудиторию. Он с блеском использовал весь арсенал Цицерона, накопленный в борьбе с алчной блудницей Фульвией. Как всегда педантичный, наш герой существенно расширил и модернизировал список обвинений. В его умелых руках египетская история превратилась в притчу о безумной, ослепляющей страсти. Бедняга Антоний попал под пяту «бесстыдной ведьмы». Его младший современник Веллей Патеркул цветистым языком излагает официальную версию: «Его любовь к царице была так велика, что он решился объявить войну собственной стране». По мнению Октавиана, Клеопатра мастерски подчинила себе волю Антония. Как мы помним, сам Антоний в письме к шурину выставляет их отношения в совсем другом свете. Историки твердят одно и то же: «Клеопатра поработила Антония»; «утратив последние капли достоинства, он сделался рабом египтянки»; «делал все, что она прикажет, и больше не был хозяином самому себе». Октавиан потрудился подобрать для происходящего мифологические параллели. Его противник вел свой род от Геракла. Непобедимый герой провел три года в унизительном рабстве у могущественной азиатской царицы Омфалы. Она обманом отняла у Геракла волшебную львиную шкуру и засадила его за ткацкий станок.
Перед Октавианом стояла непростая, по-настоящему творческая задача. Ему предстояло заставить опустошенную, голодную страну, истерзанную двумя десятилетиями гражданской войны, снова воевать. К горячим ваннам и москитным сеткам, золотым диадемам и драгоценным скипетрам, беззаконным делам и незаконным детям он добавил еще одно обвинение, поистине чудовищное. «Египтянка вознамерилась управлять Римом руками пьяного военачальника. Антоний вообразил, будто справиться с римлянами будет проще, чем с парфянами», – иронизирует Флор. Дион приходит к такому же выводу при помощи более тонкой аргументации: «Завладев Антонием при помощи своих чар, царица решила, что сможет поработить и остальных римлян». Она уже заполучила Пергамскую библиотеку и висячие сады Ирода. Ходили слухи, что ради египетской царицы Антоний разграбил восточные храмы, не пощадив даже самосских колоссов: Геракла, Афину и Зевса. На что еще он готов был пойти ради своей египтянки? И что она могла потребовать? Октавиан решил, что Клеопатра мечтала сделать Рим
Хитрый политик придумал блестящее обоснование гражданской войны, окончание которой он сам торжественно провозгласил всего четыре года назад, пообещав согражданам впредь не допускать братоубийственного кровопролития. Пусть народ думает, что Антония сгубила нечестивая страсть. Чтобы поднять легионы на битву – или ввести новый налог, или заставить отца поднять руку на сына, – надо было внушить римлянам, что Клеопатра вот-вот покорит их землю, как покорила их полководца. Спустя век Лукан сформулировал боевой клич той кампании: «Неужели женщина – даже не римлянка – будет править миром?» Логика была весьма проста. Египетская царица поработила Антония. Очередь за Римом. В конце октября Октавиан объявил войну. Клеопатре.
Заявление Октавиана никого не застало врасплох. Его восприняли, скорее, с облегчением. Клеопатру больше всего озадачила формулировка. Она никогда не злоумышляла против Рима и во всем была идеальным вассалом, пусть и привилегированным. Она поддерживала мир и порядок в собственном царстве, поддерживала римлян, когда те нуждались в помощи, являлась по первому зову, не трогала соседей. Она делала все, что было в ее власти, чтобы сохранить и приумножить римское величие. Обыкновенно процесс объявления войны проходил в три этапа: сначала Сенат формулировал претензии к противоположной стороне и выжидал месяц. Если противник не выполнял предъявленных к нему требований, сенаторы собирались вновь, чтобы принять решение о начале военных действий. Спустя три дня на вражескую территорию отправляли гонца. Октавиан обошелся без формальностей. Он обставил мизансцену по-своему, вернув к жизни давно позабытый римский обычай: метнул в сторону востока копье, обагренное свиной кровью (не исключено, что этот ритуал он просто-напросто выдумал. Новый диктатор трепетно относился к традициям, особенно к тем, которые изобрел на ходу). Официального объявления войны не могло быть потому, что для нее вовсе не было повода. Никто не потрудился пояснить, в каких именно «преступных деяниях» обвиняется Клеопатра. Октавиан рассчитывал, что Антоний сохранит верность Клеопатре, и тогда можно будет с чистой совестью заявить, что бывший триумвир собирается выступить против соотечественников на стороне египтянки. В конце тридцать второго года Сенат отстранил Антония от должности консула и официально лишил его власти[52].
Антоний и Клеопатра пытались не поддаваться на провокации. Теперь они поневоле сделались вечными союзниками. Оба недоумевали, как в Риме могли поверить Октавиановой клевете. «Что, во имя богов, он имеет в виду, когда угрожает оружием нам обоим, а войну объявляет лишь одному из нас?» – вопрошал Антоний. Неужели его бывший товарищ хочет посеять вражду между союзниками, чтобы выйти победителем? Полководец был совершенно прав: даже если бы он расстался с царицей, это не помешало бы Октавиану начать против него войну. Неужели кто-то пойдет за человеком, предавшим соратника, друга и родственника? «У Октавиана не хватило смелости бросить мне вызов, – бушевал Антоний. – Он развязал войну тайком, рассчитывая лишить меня не только власти, но и жизни». На стороне разжалованного консула были опыт, ресурсы и народная любовь; он был одаренным военачальником и пользовался поддержкой самой могущественной царской династии Востока. Под его началом находились пятьсот боевых кораблей, девятнадцать легионов, более десяти тысяч всадников. Потеря власти в Риме не тревожила Антония. Треть Сената была на его стороне.
На протяжении двенадцати лет Антоний подозревал, что Октавиан собирается его уничтожить. Клеопатре волей-неволей приходилось с ним соглашаться. Оба оказались правы. Антоний верно полагал, что не сможет соперничать с бывшим шурином в изворотливости и хитрости (Клеопатра могла бы попробовать, но ей было велено не вмешиваться). Какое несчастье, что Антоний сделался предателем, сокрушался Октавиан. Измена друга отзывается в его сердце невыносимой болью. А ведь он настолько верил Антонию, что разделил с ним власть и отдал ему в жены любимую сестру. Он не хотел воевать даже после того, как неверный соратник унизил свою жену, позабыл родных детей и стал раздаривать римские земли отпрыскам чужеземки. Антоний еще может одуматься (но только не Клеопатра. «Я буду воевать с ней хотя бы потому, что она иностранка, – твердил Октавиан, – по природе своей враждебная нам»). Диктатор уверял публику, что Антоний «пусть и неохотно, отвернется от нее, увидев нашу решимость». Разумеется, Антоний не сделал бы этого ни при каких обстоятельствах. Самый верный из мужчин ни за что не бросил бы возлюбленную. Октавиан на это и не рассчитывал. Еще неизвестно, кто из них сильнее нуждался в Клеопатре: тот, кто ее любил, или тот, для кого она была поводом к войне. Без нее Антоний не мог победить. Не будь ее, Октавиан не смог бы начать войну.
Победой при Филиппах Антоний купил спокойное десятилетие. Теперь оно подошло к концу. Осенью они с Клеопатрой перебрались в Патры, ничем не примечательный городок на берегу Коринфского залива. Оттуда они начали возводить линии обороны по всему западному побережью Греции от Акция на севере до Метон на юге. Главной задачей была защита Александрии и всего Египта, которому Октавиан в конечном итоге и объявил войну. Клеопатра приказала чеканить монеты со своим изображением в образе Исиды. Антоний переправлял золото в Рим на подкуп всех и каждого. Он обладал превосходящей военной силой, но посеять смуту в лагере Октавиана было отнюдь не лишним. Основную часть средств предоставляла Клеопатра. Введенные Октавианом военные налоги вызвали в Риме беспорядки. Между двумя сторонами метались перебежчики. Перед римлянами встала подзабытая дилемма: от кого бежать и к кому примкнуть? Личные симпатии, как правило, оказывались сильнее политических принципов. Над Средиземноморьем кто-то будто провел гигантским магнитом, собирая людей в огромный ком. К Антонию присоединились монархи, получившие власть из его рук в тридцать шестом году. Цари Ливии, Фракии, Понта, Каппадокии привели свои армии и боевые корабли.