Клеопатра
Шрифт:
Антоний спешил к оставшимся в Ливии четырем легионам в надежде перегруппировать силы. Клеопатра возвращалась в Александрию, утратив возлюбленного, флот и изрядную часть богатства. Она покинула Акций первой, на быстром и мощном корабле и рассчитывала обогнать дурные вести. Царица понимала, чем чревато возвращение в родной город после катастрофы, и потому велела раздобыть побольше цветов. На следующий день в александрийскую гавань вошли корабли, украшенные благоухающими гирляндами. На палубе хор распевал победные гимны под аккомпанемент флейтистов. Клеопатра недрогнувшим голосом сообщила собравшемуся на причале народу о небывалом триумфе. Почти в тот же день девятнадцать легионов и двенадцать тысяч всадников Антония, отчаявшись дождаться командира, перешли на сторону Октавиана, начинавшего привыкать к вкусу победы.
Глава 9
Глава 9
Самая нечестивая женщина в истории
Я был равен богам во всем, кроме бессмертия.
Еврипид
Поражение, как известно, сирота. Клеопатре не пришлось долго ждать, чтобы убедиться в справедливости этой поговорки.
Как и прежде, Клеопатра обратилась за помощью на восток, где у нее были торговые связи и давние сторонники, где цари были царями, а у Октавиана не было влияния. Когда Антоний вернулся в Александрию, он застал подругу за «самым дерзновенным и удивительным занятием». Перешеек отделял Средиземноморье от Суэцкого залива на восточной границе Египта. Клеопатра намеревалась большими силами перетащить корабли шестьдесят пять километров по суше из Средиземноморья в залив, чтобы потом выйти в Красное море и перебраться со свитой и казной подальше от Египта, возможно, даже в Индию, «туда, где нет войны и рабства». В безвыходном положении склонность Клеопатры к грандиозным проектам проявилась в полной мере: теперь нетрудно было поверить, что она и вправду собиралась покорить Рим. Ее планы касательно Красного моря не были такими уж несбыточными для страны с многовековой историей перетаскивания огромных каменных блоков на большие растояния. Большие корабли Птолемеев – они достигали ста двадцати метров в длину и восемнадцати в высоту – несколько веков назад уже перетаскивали по деревянным валикам, равномерно расположенным вдоль портовых каналов. Для этого использовали смазанные жиром шкуры. Корабли также можно было разобрать на части. Тем не менее данное предприятие было неосуществимо для правителя, который поссорился с обитателями другой стороны перешейка. Там жили набатеи, потерявшие не один год в бессмысленной склоке с Иродом из-за науськивания Клеопатры. Набатеи сжигали каждый египетский корабль по мере того, как их вытаскивали на берег. Для Клеопатры это поражение было особенно горьким: ведь именно отсюда когда-то началась ее дорога к трону.
Ирод был для Антония естественным союзником: в пустыне Октавиан нипочем не справился бы с их объединенными силами. Но никому на свете беды Клеопатры не доставляли столько удовольствия. Она сама отдала Ироду все козыри, отпустив его из Акция, и он постарался как можно скорее примириться с Октавианом. Прибыв на Родос, иудейский царь устроил целое представление. Одетый как простолюдин, он снял диадему перед тем как ступить на берег. С новым властелином Рима Ирод был честен и откровенен. Да, он был безгранично предан Антонию – таков, увы, его характер. Принципиальность – его отличительная черта. Ведь друзья, объяснял Ирод, должны жертвовать друг ради друга «душою, и телом, и самим естеством». Если бы не война с набатеями, он, без сомнения, и сейчас был бы рядом с Антонием. Ирод признался, что бросил своего старого друга только из-за египтянки. А ведь он предупреждал Антония, что эта связь до добра не доведет. Историки умалчивают, удалось ли Ироду удержаться от смеха, когда он произносил эту речь. Выслушав его, Октавиан заявил, что благодарен Клеопатре, ведь из-за нее у него теперь есть такой прекрасный союзник. (А благодарность самого Ирода была сильна вдвойне – ведь своей короной он был обязан страху римлян перед Клеопатрой.) Октавиан милостиво водрузил диадему на голову Ирода и отправил его обратно с римскими подкреплениями. Тем временем Клеопатра денно и нощно пыталась заключать военные союзы с соседними народами. Пока ей удалось мобилизовать лишь отряд гладиаторов, хорошо подготовленных бойцов, которые готовились к играм в честь ожидавшейся победы. Гладиаторы шли на юг с территории современной Турции. Ирод сделал так, что дальше Сирии им уйти не удалось.
Потерпев неудачу на востоке, Клеопатра обратила свой взор в другую сторону. Риму пока еще не удалось полностью подчинить себе Испанию, мятежную провинцию с плодородными землями и серебряными рудниками. Даже если для царицы закрыто Средиземное море, даже если бы она была не в состоянии продолжать войну против Октавиана, у нее еще сохранялась возможность выйти в Индийский океан и обогнуть Африку, чтобы покорить испанские племена и основать новое царство. Это не было вовсе безумной идеей; до Клеопатры такое уже пытался проделать один весьма харизматичный лидер. В восемьдесят третьем году вышедший из подчинения римский проконсул Серторий, к ужасу его соотечественников, захватил Испанию. Прозванный испанскими сторонниками новым Ганнибалом, он поднял восстание и почти добился создания независимого государства[56].
По своему накалу битва при Акции уступала предшествующим ей ожесточенным столкновениям и сама по себе была не такой уж кровопролитной. Истинная кульминация войны состоялась в Александрии спустя несколько месяцев. Клеопатра вновь потерпела неудачу и отчаянно пыталась спасти положение. В ее дворце кипели лихорадочные приготовления; Плутарх утверждает, что помимо разработки испанских и индийских планов там вовсю экспериментировали с ядами. Клеопатра собрала большую коллекцию ядовитых веществ, которые проверяла на заключенных и животных, чтобы определить, какое из них принесет самую быструю и легкую смерть. Царица не паниковала и не оплакивала поражение; как и много лет назад, в пустынном лагере, ее мужество оставалось при ней. Слово «потрясающая» рано или поздно всплывает при описании жизни Клеопатры, и ее поведение после поражения действительно не может не вызывать восхищения, так она была энергична, тверда и находчива. Даже через две тысячи лет можно почувствовать, как интенсивно работал ее мозг, пытаясь найти выход.
Про Антония того же сказать нельзя. Распустив свиту, он метался по Северной Африке в обществе бывшего наставника и приближенного командира. Относительное одиночество давало ему успокоение. Римлянин рассчитывал сосредоточить войска, но вскоре обнаружил, что четыре его легиона перешли на сторону врага. Придя в отчаяние, он пытался покончить с собой, но друзья спасли его и отвезли в Александрию. Антоний вернулся во дворец без подкрепления и, по выражению Диона, «без особых достижений». Наступила поздняя осень, время посевной. Клеопатра как раз занималась своим злополучным проектом в Красном море. В результате ей пришлось ограничиться укреплением подступов к Египту. Нельзя исключать, что царица обдумывала возможность устроить покушение на Октавиана. Антоний старался никому не показываться на глаза. Он приказал соорудить длинную дамбу в александрийской гавани и поселился в хижине на самом ее конце, у подножия маяка. Подобно Тимону Афинскому, он объявил, что находится в изгнании, «поскольку с ним обошлись несправедливо, а его друзья оказались неблагодарными, и он возненавидел все человечество». Дион почти жалеет своих героев: число тех, кто, получив дорогие подарки и почести от Антония и Клеопатры, бросили их трудную минуту, поражает воображение. Царицу, впрочем, такая неблагодарность нисколько не смущала. Возможно, они с Антонием вообще по-разному понимали благодарность. Клеопатре было проще принимать действительность такой, какова она есть.
Антоний пробыл отшельником недолго и скоро вернулся во дворец. Клеопатре не составило труда заманить друга обратно в тенистые рощи и роскошные покои. Новости были по-прежнему невеселыми: Канидий прибыл в Александрию, чтобы сообщить, что армия Антония сдалась Октавиану. Теперь у их противника было даже больше людей, чем нужно. Он также сжег захваченные корабли. Затем Антоний и Клеопатра узнали о предательстве Ирода, тем более обидном, что к нему был отправлен самый опытный переговорщик с целью убедить его сохранить им верность (тот самый друг, к помощи которого Клеопатра прибегала, чтобы заставить Антония забыть Октавию). Он не только провалил задание, но и воспользовался возможностью перебежать к врагу. Римский губернатор Сирии перешел на сторону Октавиана, так же поступил Николай Дамасский.
Египтянка и римлянин не стали обвинять друг друга. Клеопатра предпочитала смотреть в будущее, а не зацикливаться на прошлом, рассудив, что дружескими увещеваниями и упреками Антонию уже не поможешь. В том, что касается укоров, она была согласна с Плутархом: в несчастье лучше прибегнуть к добрым словам, а не к обвинениям, ибо «в такие времена нет пользы от дружеской откровенности или слов горького порицания». Но Антоний был другим человеком; поражение при Акции лишило его легендарного безрассудства и «неотразимого мужества». Перед Клеопатрой стояло две задачи: поддержать любовника и подготовить побег. Постепенно Антоний немного примирился с горькой реальностью. Царица развеяла его тоску и помогла избавиться от безысходности. Теперь она думала за обоих.
Потеряв надежду, Антоний позабыл страх; вернувшись во дворец, он без особого повода «вовлек весь город в череду празднеств, попоек и гуляний». Клеопатра организовала пышные торжества в честь совершеннолетия их с Антонием сыновей от предыдущих браков: 15-летнего Антилла и 16-летнего Цезариона. Согласно греческим обычаям, Цезарион теперь мог идти на военную службу. Антиллу же наконец было позволено снять детскую тогу с пурпурной каймой. Смешав египетские и римские традиции, Антоний и Клеопатра отпраздновали вхождение мальчиков во взрослую жизнь. Обоих записали в войска, чтобы поднять боевой дух египтян. В течение нескольких дней в городе царил разгул. Дион утверждает, что Антоний и Клеопатра организовали эти празднества, чтобы взбодрить народ: Клеопатра давала понять своим подданным, что «у их полководцев есть достойная смена». Что бы ни произошло, династия Птолемеев выживет. Осенью Цезариона уже называли фараоном. Антоний и Клеопатра смеялись в глаза Октавиану. Ведь у них были сыновья, а значит, будущее, а у него – нет.