Клещ
Шрифт:
– Хорошенькая, – согласился Гончуковъ, и слегка вздохнулъ.
– То-то же. А жизни въ ней сколько, огня! Эта двушка составитъ счастье человку. Но только и она себ цну знаетъ. За кого-нибудь замужъ не пойдетъ. Нтъ, тутъ надо очень похлопотать, если кто вздумаетъ на ней жениться.
И говорившій это какъ-то странно, пытливо и строго прищурился на Гончукова своими узенькими глазками.
III
Съ Иваномъ Семеновичемъ Подосеновымъ Гончуковъ познакомился совершенно случайно, – до такой степени случайно, что даже не могъ дать себ яснаго отчета, какимъ образомъ это знакомство завязалось. Со второго дня Подосеновъ разговаривалъ съ нимъ уже какъ со стариннымъ пріятелемъ, являлся къ нему безъ зова,
Въ ресторанахъ Подосеновъ поставилъ сначала дло такъ, что по счету платилъ Родіонъ Андреевичъ, а Иванъ Семеновичъ совалъ ему два рубля, причитавшіеся собственно за обдъ; потомъ объ этихъ двухъ рубляхъ онъ сталъ какъ-то забывать. Но когда они отправлялись въ какое-нибудь увеселительное мсто, гд Родіону Андреевичу точно также предоставлялось преимущество за все платить, Иванъ Семеновичъ потомъ настоятельно совалъ ему въ руки пятьдесятъ копекъ, внесенные за него за входъ, и на попытки Гончукова отказаться, отвчалъ съ достоинствомъ:
– Нтъ, нтъ, платить за себя я не позволю. Ты мн другъ, даже единственный другъ, но эти расходы у насъ пополамъ. Да, душа моя, пусть каждый за себя платитъ.
Съ какихъ поръ и по какому поводу Подосеновъ сталъ говорить ему «ты», Родіонъ Андреевичъ тоже не могъ припомнить. Но привыкъ онъ къ этому, какъ русскій человкъ, очень скоро.
Почвою для такихъ отношеній было, конечно, то обстоятельство, что Родіонъ Андреевичъ немножко скучалъ въ Петербург. Дла у него пока никакого не было, знакомыхъ тоже. Онъ былъ очень радъ, что нашелся безпритязательный, услужливый человкъ, готовый всегда и всюду раздлить его одиночество. Притомъ, Гончуковъ мало зналъ Петербургъ, а Подосеновъ просто поражалъ его своими знаніями по этой части. Онъ даже отыскалъ Родіону Андреевичу какую-то единственную прачку, которая, по его словамъ, одна во всемъ город умла гладить сорочки съ ненакрахмаленною грудью.
– Да, голубчикъ, ужъ поврь, – утверждалъ Подосеновъ, – въ Москв есть дв такія, и об на Арбат живутъ, а здсь одна. Московскихъ купцы привезли изъ Біаррица: заинтересовались толщиной. Въ самомъ дл, толстыя до невозможности: по тротуарамъ не могутъ ходить, а только по мостовой.
– Да ты видлъ ихъ, что ли? – спрашивалъ Гончуковъ.
– Само собою, видлъ: въ Москв я каждаго человка въ лицо знаю, – увренно отвчалъ Подосеновъ, хотя не бывалъ въ Москв уже лтъ пятнадцать.
Родіонъ Андреевичъ былъ доволенъ также, что Подосеновъ познакомилъ его съ сестрой и племянницей: это былъ первый семейный домъ, найденный имъ въ чужомъ город. Правда, второй и третій вечеръ, проведенные тамъ, показались Гончукову довольно скучными: у него даже спина и поясница разболлись отъ тоскливаго подыскиванья себ покойнаго положенія; но нельзя же обойтись безъ семейныхъ знакомствъ.
Подосеновъ ршительно не разделялъ впечатлнія пріятеля.
– Это, братецъ мой, домъ, гд живутъ интеллигентною жизнью, – объяснялъ онъ. – Ты къ этому еще не привыкъ; въ провинціи у васъ этого не найдешь.
Родіонъ Андреевичъ не совсмъ понималъ, что значитъ домъ, гд живутъ интеллигентною жизнью. Сестра Подосенова, Наталья Семеновна, почему-то напоминала ему акушерку; а когда онъ встртилъ тамъ гостью, которая въ самомъ дл была акушерка, у него сложилось убжденіе, что Наталья Семеновна втайн непремнно занимается этой профессіей.
– А Шурочка? – спрашивалъ Подосеновъ. – вдь это ртуть, вдь это сама жизнь! Въ нашемъ поколніи не было такихъ двушекъ. И вдь прехорошенькая, а, чортъ возьми? Я тебя спрашиваю: вдь хорошенькая?
И Подосеновъ вскидывалъ на пріятеля такой взглядъ и такъ странно разставлялъ локти, какъ будто готовился, въ случа неудовлетворительнаго отвта, размахнуться обими руками.
– Конечно, хорошенькая, – отвчалъ Гончуковъ, сопровождая свои слова легкимъ вздохомъ, похожимъ на икоту.
Такимъ образомъ, отношенія Родіона Андреевича къ Подосенову какъ будто упрочивались. Пріятели сдлались ршительно неразлучными, и когда Иванъ Семеновичъ опаздывалъ своимъ появленіемъ въ обычный часъ,
Но вмст съ тмъ, въ тайникахъ души Родіона Андреевича зрлъ неясный еще протестъ противъ этихъ отношеній. Онъ сознавалъ, что Подосеновъ присосался, словно клещъ, ко всему его существованію, и это иногда раздражало его. Ему казалось, что между нимъ и всмъ круговоротомъ жизни образовалась какая-то заслонка, и что онъ на весь міръ Божій смотритъ изъ-за спины Подосенова. Притомъ, его все чаще возмущала крайняя безцеремонность Ивана Семеновича, которую ничмъ нельзя было усмирить, такъ какъ она происходила изъ какой-то совершенно безсознательной наглости.
«Услужливъ, что говорить; но осаживать его непремнно надо, иначе совсмъ въ меня вопьется», – думалъ Гончуковъ, поводя усами.
IV
Обдъ, устроенный для родственниковъ Подосенова, прошелъ довольно оживленно. Наталья Семеновна, дама лтъ сорока-пяти, со взбитыми на лбу кудряшками и слдами мокрой пудры на большомъ кругломъ носу, находилась въ томъ радостномъ расположеніи духа, въ какое обыкновенно приходятъ дамы, когда устраивается что-нибудь въ ихъ честь одинокимъ мужчиною. Она не то, чтобы кокетничала, но немножко впадала въ балованный тонъ и показывала, что, окруженная такимъ милымъ вниманіемъ, не желаетъ держать себя слишкомъ строго. Мужъ ея, Александръ Ильичъ Рохлинъ, лтъ на пять постарше, высокій, костлявый, съ полусдыми волосами, словно выщипленной бородкой и красными вками, оказался необычайно рчистымъ человкомъ, и говорилъ, безъ умолку. Повидимому, онъ обладалъ обо всемъ еще большими познаніями, чмъ Подосеновъ: стоило только назвать какой-нибудь предметъ, какъ онъ уже сообщалъ, громко и быстро, самыя точныя о немъ свднія. По поводу поданной форели онъ разсказалъ, какъ ее ловятъ въ Финляндіи, а когда подали фазана, изъ устъ его пролилась цлая лекція о фазанахъ вообще, о фазанахъ кавказскихъ, фазанахъ туркестанскихъ и фазанахъ богемскихъ. Когда рчь зашла о желзной руд, онъ тотчасъ очертилъ общее движеніе металлургической промышленности, предркъ ей блестящую будущность и попутно замтилъ, что все это развилось почти что изъ подъ его рукъ, такъ какъ онъ былъ дятелемъ во всхъ учреждавшихся обществахъ. Если рчь заходила о какомъ-нибудь факт изъ государственной политики, онъ длалъ значительное лицо, поджималъ губы и говорилъ:
– А вамъ извстна подкладка всего этого дла? Вдь это какъ произошло: встрчаются однажды министръ внутреннихъ длъ и министръ финансовъ на какомъ-то офиціальномъ обд…
И разсказывалъ цлую исторію, очевидно тутъ же имъ сочиненную, но получавшую въ его устахъ такой видъ достоврности, какъ будто онъ всю жизнь вращался среди лицъ, приглашаемыхъ на офиціальные обды.
Въ то время какъ такія рчи оживляли обдъ съ одного конца стола, на другомъ конц Шурочка обнаруживала свою рзвость и живость. Маленькая, худенькая, смуглая, она дйствительно словно вся переливалась какъ ртуть. Это была роль, въ которую она вошла сознательно. Еще двочкой она со всхъ сторонъ слышала, какъ восхищались бойкими двицами, и съ гримаской отзывались о тхъ, въ комъ «мало жизни»; и она тогда же ршила усвоить себ такой типъ, который обнаруживалъ бы въ ней много жизни. У нея было даже особенное, оригинальное движеніе бровями и плечами, по ея мннію, служившее этой цли. Она какъ-то вдругъ точно вскидывалась, и потомъ чуть замтно вздрагивала плечами, производя что-то похожее на цыганское трепетаніе. Этотъ пріемъ она долго изучала, сопровождая его безпощадною игрою очень недурныхъ глазъ.
За обдомъ Шурочка ни минуты не оставалась покойною: передвигала стоявшія передъ нею рюмки, тянулась за хлбомъ или горчицей, стучала вилкой, и наконецъ подняла какую-то возню съ сидвшимъ подл нея Родіономъ Андреевичемъ, выдергивая у него салфетку, какъ только онъ закладывалъ конецъ ея подъ подбородокъ. Родіону Андреевичу это нравилось, и онъ подливалъ Шурочк вина, а она, отгубивъ, переливала въ его стаканъ.
– Не боитесь, что я ваши мысли узнаю? – спросилъ онъ.
– О, мои мысли прозрачны какъ шампанское, – отвтила Шурочка.