Клёст - птица горная
Шрифт:
Я остановил подчинённых возле складского строения и потребовал у часовых позвать каптенармуса. Из дверей вышел прожжённый косматый прощелыга с плутоватыми глазами, имевших желтоватые белки, небритый всего лишь несколько дней, не более. Я назвал ему номер своего десятка и номер сотни. Каптенармус исчез назад, потом появился обратно, потрясая замызганными бумажками:
— Так-так, всё правильно. Обмундирование и вооружение выданы совсем недавно, под личные росписи каждого бойца.
— Ты где, сын шнырги, видишь тут обмундирование и вооружение?! — спросил я, дойдя до кипения, задыхаясь от
Представьте себе, уважаемый читатель, живописную картину: плохо прокованные, перекалённые мечи, имевшие лезвие неравномерной толщины, деревянные щиты из досок с чёрной гнильцой, без умбонов по центру и без металлической окантовки по окружности, которая могла бы спасти их от расщепления при получении удара противника — это, похоже, просто крашеные крышки для дубовых кадок с квашеной капустой, невесть какими неисповедимыми путями Пресветлого оказавшиеся на армейской службе.
Доспехи моих бойцов состояли лишь из «пары» — эдакой кирасы для нищего, у которой нагрудник и защита спины представляли собой не единый стальной кокон, а соединялись между собой обычными ремнями. Накинул её через голову, затянул ремни узлами — грудь и спина вроде как прикрыты. Причём, похоже, прежде, чем эти пары дошли до моих бойцов, их снимали то с одного, то с другого погибшего, а потом ещё молотком добавили вмятин, ибо я совершенно не смог догадаться, что же такого нужно было сделать, чтобы довести их до совершенно неприглядного вида, — со всеми царапинами и вмятинками.
Стандартная летняя обувь для солдата — кожаные сандалии. От лаптей Кашевара они отличаются тем, что подошва у них — цельная, сделанная из крепчайшего куска кожи с голени коровы или двойного слоя кожи с её брюха, причем сандалии после изготовления проходят дополнительное дубление. Бим и Бом остались вообще босыми, и только уголовники щеголяли в кожаных сапогах, которым догадались срезать часть голенищ, чтобы на запарить вконец ноги, беспощадно вонявшие портянками. Но и эти «укороченные» сапожки успели дойти до жалкого вида.
Про наручи и поножи мои подчинённые, как я понял, вообще не слышали…
Каптенармус без малейшего смущения обозрел мою бравую пятёрку и заявил:
— Что взяли — то я и дал, никому насильно ничего не впаривал. Пока срок носки не истёк, или снаряжение в бою не пострадало, — я не имею права ничего менять.
И даже глазом не моргнул.
Я ухватил его за грудки и встряхнул:
— Ах, ты же, тыловая крыса! Удавил бы!
Часовой сзади положил мне руку на плечо:
— Не надо, брат: себе же хуже сделаешь. Не трожь фекалию — и запаха не будет.
Я отмахнулся от него, оторвал проходимца от земли и прижал к дверному косяку:
— Если завтра война, то мы воевать должны или врагов смешить?! Давай быстро меняй всё на нормальную амуницию, или я твои бумажки тебе в рот и жопу напихаю!
— Руки убери! — каптенармус стал меня отпихивать. — Эй, помогите же мне!!! Охрана!
Я отпустил его, но быстро выхватил из голенища засапожник и, прижав лезвие к его горлу, зловеще зашипел:
— Только пикни, ворюга! Голову тебе отрежу и сам лично отнесу командующему. А заодно покажу, как ты моих бойцов вырядил,
Вот так, бочком-бочком, мы с ним вошли в темноту склада, а за нами прошествовала моя пятёрка. Молчаливые часовые остались за порогом. Что ж, надеюсь, что первые доказательства своей лютой невменяемости я предоставил…
После подбора всего необходимого мой полудесяток выглядел совсем неплохо: на каждом красовался кожаный доспех с защитой из стальных пластин на спине, груди и животе; имелись также наплечники, наручи и поножи, а себе я выбил ещё и наколенники с налокотниками. Полученные мечи и щиты уже не вызывали спазматических позывов смеха. Только шлемы остались прежними, да мне выдали новый, с положенным десятнику щетинистым гребнем красного цвета (божегорские центурионы носили зелёные, — поменьше бросающиеся в глаза).
Мой щит имел умбон с остриём, сравнимым с копейным, а бойцам каптенармус выдал щиты с простым умбоном в виде шишака: пока эти горе-вояки не научатся обращаться с оружием, они опасны, в первую очередь, друг для друга, — особенно когда я начну учить их бою плечом к плечу.
У всех нас на ногах закрасовались солдатские сандалии — в целом моя команда стала похожа на боевое подразделение. Особенно издалека и в сумерках. А прежние щиты и железяки мы бросили кучей в полутёмном помещении склада — бери, не жалко.
Бойцы, получив что-то приличное, воодушевились и обратный путь проделали куда как веселее. Только Кашевар буркнул:
— Зря ты, десятник, на рожон попёр. У этойвши сам командир легиона в каких-то родственниках… кабы чего не вышло.
— Да и хрен с ним. Я иностранец и в голову был ранен: мне можно.
Надеюсь, мои уголовнички быстро разнесут это враньё по всему лагерю…
— Кстати, Кашевар, отныне ты сам назначаешь себе помощников на любой день. Если тебя в порционе полковые воры будут обносить — ты только скажи: я им всем тыквы разобью; не только же тебе одному в репу получать.
Когда мы почти дошли, нам навстречу попался довольный Грач.
— Слышь, Клёст, ребята-десятники выпивкой разжились. Давай подходи к нам вечером, познакомишься со всеми.
— Спасибо, Грач! — ответил я прочувственно и даже руку к сердцу прижал. — Я бы со всей душой и старанием. Но нельзя мне! Когда-то на войне мне по башке трахнули тяжёлой булавой, — так я с тех пор в завязке: ни капли пить нельзя — дурной становлюсь, драться начинаю, каждый раз убить кого-то хочется… хотя, честно говоря, иногда и на трезвую голову хочется кого-то убить. Вот так бы взял и удавил иную гниду голыми руками… Прости, брат! Быть может, и посидим как-нибудь.
Я был само воплощение скорби и печали — ещё бы, выпивка сама идёт в руки, а я от неё героически отказываюсь, зная, что в нашем лагере — сухой закон, а отлучки за периметр строго запрещены.
Грач впал в ступор и провожал меня молчаливым, неопределённым взглядом.
Вот так завершился мой первый день.
На следующее утро я снова погнал всех на разминку. Бойцы вскакивали уже шустрее, но я боялся подумать о том, откуда появились их прыть и резвость: то ли втягиваются в новый ритм, то ли боятся, что у меня кукушка закукарекует.