Клеймо ювелира Перхина
Шрифт:
– Бобров, последнее, что я буду делать – это тебя разоблачать! Я просто не в твоём вкусе. Давно бы так и сказал.
Она оттолкнула оторопевшего Виктора и пошла в ванную. Постояв полминуты, он ринулся за ней. Варя открыла стиральную машину и начала запихивать туда пододеяльник и всё остальное.
– Я два года с тобой живу, и ты не в моём вкусе? Меня, что кто-нибудь заставляет с тобой жить? Что случилось? Я сделал тебе предложение!
– Возьми его обратно. Не хочешь уходить, могу уйти я. Поеду к отцу.
Совершенно ошарашенный
– Менструальное настроение? Душевные конвульсии? Что-то на работе? Варя! – он продолжал держать её, едва не тряся.
– Бобров, исчезни! По-хорошему прошу, – Варя вырвалась наконец и кинулась обратно в спальню, наступая на цветы.
Бросилась с разбегу на голую кровать лицом вниз и замерла. Только руки сжимали наматрасник.
– Хорошо. Я пойду. Это легче, чем разбираться с сумасшедшей. Только не пожалей потом, – жёстко сказал Виктор, не заходя в комнату, и бросил, – ты не умеешь любить.
Хлопнула входная дверь.
Варя перевернулась на спину, уставившись в потолок.
– Да, наверное, не умею.
От света уличных фонарей в комнате стоял полумрак.
Фигура Марии Сергеевны, еле различимая, в белом. Она сидит за столом в своей неизменной позе. Перед Марией Сергеевной стоит коробка из банковской ячейки, на коробке лежит что-то красное, небольшое, бархатное.
Мария Сергеевна смотрит на Варю.
– Там с палкой кто-то около тебя. Осторожнее с ним.
Мария Сергеевна поворачивает голову будто ищет глазами кого-то, но продолжает обращаться к Варе.
– Отец ругается, что не успела. А разве я не успела? Ступай, детка! Ты умница!
Мария Сергеевна берёт в руку красную тряпочку…
– Зина вот смеётся… Говорит, что рис никогда не любила.
Раздаётся звук Вариного телефона.
Варя с закрытыми глазами пошарила рукой на полу около кровати.
– Алло! Ты? Алло! Что?
Сразу не поняла, что звонил отец. Села на кровать. Голос задрожал.
– Умерла? Инфаркт?… Пап, ты там? Я… сейчас.
Варя повалилась на кровать, сотрясаясь от рыданий.
18. Горе
Горе. Даже сильнее, чем после смерти мамы. Чем-то другим сильнее. Тогда был страх, который сковывал мысли: за себя, за неё в гробу, за будущее, а сейчас как будто кончилась кровная связь, благодаря которой абсолютно близко, без всяких условностей было ни с чем не сравнимое состояние полного доверия и растворения, а теперь они ушли навсегда. А боль, что она не нашла в себе силы приехать к бабушке в её последний день, разрывала душу ничем непоправимым чувством вины.
Они только
Светлана в темно-коричневом платье, старающаяся выглядеть максимально скорбной, расположилась на диване напротив кресла, на котором Варя едва держалась на самом краешке. Отец был растерянным, печальным, сел рядом с женой на подлокотник, держа в руках бумагу, вложенную в прозрачный файл.
– Всё своё имущество мама оставила тебе. Квартиру и вот это, – медленно сказала Сергей Степанович и протянул дочери завещание и ключ.
– Что это? – безучастно спросила Варя.
– Думаю, что это ключ от банковой ячейки, в которой золотая табакерка Фаберже, доставшаяся ей от отца. Семейная ценность.
Варя нахмурилась, пытаясь понять слова, встала и взяла у отца и завещание и ключ. Сосредоточиться на тексте было невозможно, она просто скользнула взглядом по буквам, ничего не поняв.
– Это целое состояние, – вдруг услышала она слова мачехи.
Какое состояние? Квартира? И что? Мысли путались.
– Мы очень обеспокоены, как ты распорядишься наследством, – произнёс Сергей Степанович так, будто он должен был это сказать и говорил не свои слова.
– Это не безделица, и мне кажется, справедливее было бы, если бы мы отнеслись к ней, как к общей вещи, – добавила Светлана, – то есть как твоей, так и твоего отца.
Сергей Степанович встал и начал расстёгивать верхнюю пуговицу рубашки, одновременно ослабляя галстук.
Варя посмотрела, почти не слушая Светлану, на отца, потом на неё, потом опять на отца.
– Пап, о чём она говорит?
– ОНА говорит о том, что мы одна семья, – ответила вместо него Светлана.
– Моей семьёй была бабушка.
Светлана вскочила с дивана и резко повысила тон.
– К которой ты забыла дорогу, а твой отец поддерживал её… Сергей, я не могу это выносить. Лицемерка!
– Света, оставь её! Я всё улажу. Не ругайтесь хотя бы в день похорон, – у него тряслись губы и руки.
– Уладишь? – переспросила Варя, – ты всегда на её стороне. Подкаблучник.
Вырвалось. Она не смела раньше такое ему сказать. Она хотела, пыталась поверить в то, что он никогда не сделает ей больно. Но уступала, жалела его, хотела ему показать, что всё понимает.
– Забудьте обо мне! Оба! – положила ключ в карман, а завещание сложила и засунула в сумку, – лучшего дня для выяснения отношений просто не подобрать.
Развернулась и ушла, едва справившись со входным замком. Отец не стал её догонять.
19. Альфонс
В квартире было темно, тихо и страшновато. Варя включила везде свет и стала искать Альфонса. Кот спрятался за шкаф, в проём у стены, и не хотел выходить. Он хорошо знал Варю, играл с ней ещё будучи маленьким пушистым шариком, которого Мария Сергеевна принесла с Птичьего рынка много лет назад. Но сейчас не выходил. Переживал и плакал. Как мог, по-кошачьи.