Клинки и крылья
Шрифт:
— В Золотом Храме нужно избавляться от жестоких мыслей, — волк почти не разжимал челюстей, но слова были более чем отчётливы. Он говорил, в отличие от других тауриллиан, на чистом ти'аргском — возможно, чтобы угроза дошла и до Ривэна. — Не взращивай их в себе, волшебник, не то наживёшь беду.
— О боги… — прошептал Ривэн; колени дорелийца мелко тряслись, и он бы упал, если бы Поэт не подхватил его под локоть. — Альен…
Не удержавшись, Альен недовольно сморщился. И где Ривэна научили так выразительно бояться на потеху окружающим?…
— Я учту, — пообещал он, твёрдо
— Извинения приняты, — сказал волк. Он расслабился и сел, гибко согнув задние лапы, а затем обернул их хвостом. — Я тоже прибыл, чтобы познакомиться с Повелителем Хаоса. Мы все долго ждали тебя… Неизмеримо долго.
— Только зря ты приходишь так неожиданно, Цидиус, — Поэт пожурил его, но с нотками уважения. Одна из его бабочек села волку на нос; тот с досадой фыркнул. — Можно и напугать наших гостей… Цидиус — знаток древней истории, превосходный боец и мастер Дара. И, тем не менее, почему-то предпочитает нашему обществу этот облик и общение с Двуликими-оборотнями.
— А ещё он мой кровный, — без выражения произнесла Тиль; совершенно такую же отрешённость Альен часто видел на лице Сен-Ти-Йи. — Здравствуй, Цидиус. Не ожидала увидеть тебя здесь.
Волк чуть оскалился. Белый хвост постучал по золочёному полу — как показалось Альену, без особой радости.
— Здравствуй, моё несчастное порождение… Счастливо прошли те века, что мы не встречались.
— Кровный? Порождение? — робко переспросил Ривэн. Он уже успел более-менее оправиться и не вис на руках у Поэта. — Хотите сказать, вы — отец и дочь?…
— Увы мне, — ответил волк, критически втягивая носом воздух. Его явно коробил аромат благовонных масел, от которых блестела кожа Тиль Миранны Хаанаэль. Та хмыкнула и поправила волосы, звякнув браслетами: похоже, и её родство с полузверем не приводило в восторг.
Поэт посмотрел на Ривэна с лёгким укором.
— Мы не любим этих слов, мой юный друг. Те, кому дарована вечность, превыше всего ценят одиночество и свободу… Чтобы вести желанную каждому жизнь, важно отказаться от кровных связей. К тому же нас осталось так мало, что большая часть давно позабыла о них.
Одиночество и свобода… Альен поспешно прогнал вихрь соотнесений и ненужных воспоминаний, взметнувшийся в его голове. Он обязан думать о том, что происходит сейчас.
Как бы ни было мало в этом приятного.
Он попытался закрыть свои мысли, и в первую очередь — от Цидиуса. Любые блоки и заслоны, впрочем, казались ненадёжными.
— И воровство в Храме тоже запрещено, — добавил волк, глядя на Альена с непередаваемым выражением бессмертного… Иногда Отражения применяли похожий взгляд — когда подразумевали что-то вроде: «тебе не удастся меня обмануть».
Но и об этом лучше не вспоминать. Новый раскат грома пробрал Альена до нутра — прямо над Эанвалле… Вновь поднявшаяся тоска гнала его наружу, под ливень.
Он ещё раз посмотрел в волчьи глаза Цидиуса.
— Мы ничего не крали.
— А нож у тебя за пазухой и зачарованное масло боуги в кармане? — спросил волк; боковым зрением Альен заметил, как взволнованно переглянулись Тиль и Поэт.
Только бы Ривэн не выдал… В таких случаях приходится лгать без единого слова лжи. Особое искусство, которым смертные подчас владеют не хуже тауриллиан.
— Я забрал нож у боуги, чтобы передать его законной владелице — Тааль-Шийи, — неспешно сказал он, обдумав каждое слово. — Сейчас она погружена в магический сон, поэтому я не мог сделать это немедленно. А горшочек с волшебным маслом мне подарил боуги по прозвищу Зелёная Шляпа. Это случилось в землях за океаном, в королевстве Ти'арг, и было именно подарком — совсем не кражей.
Он услышал, как Ривэн от восхищения перестал дышать. Сам Альен был не уверен, что тут есть чем восхищаться… Воры на допросах — и те, должно быть, врут не так бессовестно.
Волк склонил белую голову; его треугольные уши встопорщились с одобрением.
— Хорошо, Альен Тоури. Мне нравится твой ум. Не хочешь развлечься небольшим диспутом?
— Диспутом?…
От этого слова пахло Академией — тысячами старых книг и подгнивших свитков, скудными обедами, никчёмными разговорами, пыльными синими мантиями профессоров… Очарование Академии на всю жизнь смешалось в Альене с ненавистью к ней, и он до сих пор не определился, чего же больше. В диспутах, показательных спорах, он участвовал довольно редко. Может быть, интерес притупляло то, что он заранее был уверен в победе (причём без всякой магии: он и Даром тогда ещё не научился владеть, и принципы не позволяли), а в соперники ему доставались редкостные тупицы.
— Ты о философском диспуте?…
— Конечно, — Цидиус приподнял губу, обнажив желтоватые клыки. — Ты же не думал, что диспут изобрели ваши смертные предки?
— А еда не предусмотрена? — набравшись храбрости, спросил Ривэн. — Без завтрака я выдержу что угодно, но не диспут…
— О да, конечно! — встрепенулся Поэт; синие бабочки расселись на его плечах. Он сосредоточенно переводил взгляд с Цидиуса на Альена и выбивал голой ногой какой-то ритм — наверное, мысленно складывал строки. — Давайте пройдём в залу для пиршеств — там, за трапезой, мы и насладимся вашим учёным спором. Стены залы прозрачны, и Повелитель Хаоса сможет любоваться грозой, как ему, вероятно, хочется…
Диспут с тауриллиан в образе белого волка… Что ж, не так уж плохо. Это будет настоящей борьбой сознаний — тем, чего Альену так не хватало в последнее время. К тому же он не в том положении, чтобы сопротивляться.
Сунув руку в карман, Альен сжал в горсти горшочки с волшебным маслом. Зелёная Шляпа простит ему отсрочку.
В проклятой пиршественной зале Альен провёл в итоге весь день и часть вечера. Он сам не понял, как увяз: диспут с Цидиусом перешёл в словесные состязания с другими тауриллиан, блюда и напитки появлялись и исчезали, гроза с переменным успехом гневалась за прозрачными — будто кристалльными — стенами. Эта зала (наверное, самая огромная во всём Эанвалле) находилась ниже яруса, на котором поселили их с Ривэном и, соответственно, ещё ниже по отношению к зале с разрывом, где спала Тааль.