Клинок без ржавчины
Шрифт:
— У меня все есть.
— Я вижу, у тебя даже калоши есть.
— Да. И калоши.
— Ну? — Дядя Васико вдруг повысил голос и прищурил глаза.
— Что?
— Попрощайся со своими калош-малошами, если не поможешь мне найти этих ребят! Поняла?
— Ты мне только дай на них взглянуть, а я сразу узнаю! — уверенно пообещала Гаянэ.
— Смотри в оба! Твоя судьба сейчас в твоих руках. Если даже хозяин тебя простит, мой начальник, запомни это, ни за что не простит.
— А чего меня прощать? — обиделась Гаянэ. — Откуда я могла
— Никто не будет твои грехи на аптекарских весах взвешивать, схватят — и дело с концом! Слушай внимательно: на улице со мной не разговаривай и внимания на меня не обращай, как будто мы не знакомы. Ясно?
— Ясно, — покорно отозвалась Гаянэ.
И вот пятый день ходят они взад-вперед по улицам и площадям. Дядя Васико не думает ни о еде, ни об отдыхе. Посмотришь на него, кажется, пальцем толкни, и упадет. А в него будто дьявол вселился. Как припустит — не догонишь… Словно выпущенная из ружья пуля, в сторону не свернет.
К вечеру ноги больше не подчиняются Гаянэ. Вымокшая под дождем, она, добравшись до дому, валится на кровать и сама не знает — спит или бодрствует. Голова кружится, перед глазами мелькают грязные улицы, съежившиеся от холода прохожие…
Безрадостному мартовскому дождю, кажется, не будет конца. С неба словно иголки сыплются, холодные, острые. Один или два дня еще кое-как можно перетерпеть, но ведь они даже на след рыбаков не напали. Ищи ветра в поле!
Начкепия сегодня сказал Гаянэ: ты не знаешь, что за человек Кедия. Над его головой и муха не пролетит, такой он гордец, а в вашем доме его одурачили, большевистскую листовку в карман положили!
— Что плохого было в той бумажке? — спросила Гаянэ.
— Ничего, кроме брани в адрес нашего правительства. Ты что, большевиков не знаешь!
Знает, как не знать, Гоча Калмахелидзе часто говорил: людоеды-большевики потому и борются с ними, что хотят Грузию России запродать.
— Ой, мамочка! В тот вечер все начальство у нас было, как они только посмели в дом явиться!
— Поэтому я и говорю тебе: если мы не стреножим этих ребят, не видать твоему хозяину министерского портфеля! — сказал Начкепия.
Голодная, закутанная в ветхую шаль, девушка целыми днями бродит по городу, чтобы найти врагов своего доброго хозяина. У Гаянэ сердце в пятки уходит, как представит, что у Гочи могут быть неприятности на службе. Но выше головы не прыгнешь. Когда обессилевшая Гаянэ вечером приходила домой, ее встречали обычные дела и обязанности. Прежде чем лечь спать, она должна все убрать, перемыть посуду, вычистить столовое серебро, до блеска натереть котлы и кастрюли. И еще ей надлежит безропотно слушать ворчание хозяйки: ты-де целыми днями гуляешь, а я тут на части рвусь.
«Чтоб ты так гуляла, как я гуляю», — думает Гаянэ, но что поделаешь: язык, как известно, без костей и слово пошлиной не обложишь.
Несправедливость рождает самую горькую обиду. Гаянэ молча глотает слезы. Только бы хозяину было хорошо.
— Если на чувяки не налезут, надень на шерстяные носки, ноги будут в тепле, — сказал Гоча.
Мадам Оленька чуть с ума не сошла, когда увидела у Гаянэ новенькие блестящие калоши, точно такие, какие недавно купили дочери.
Она бросилась к мужу и разом излила всю накопившуюся желчь.
— Завтра одень ее в шелковое белье и ложись с ней в постель!
— Одумайся, Оленька, что ты говоришь! Совсем стыд потеряла! — возмутился Гоча.
— Стыд ты сам потерял. Не знаешь, как подластиться к этой сопливой девке! Запомни, Гоча… — Здесь мадам Оленька остановилась: поняла, что сболтнула лишнее. Она махнула рукой, быстро оделась и ушла — домашние не должны видеть ее слез.
…Весы судьбы. У каждого человека они свои. Одна чаша этих весов всегда полна нашими лишениями, страхами, болью, и мы, выбиваясь из последних сил, ищем, чем бы наполнить другую чашу, чтобы она перетянула меру наших тревог и бедствий.
Плохо придется человеку, если он не справится со своими весами.
«Ноги будут в тепле!»
Нет, сударь, вы не калоши подарили бедной служанке, а крылья!.. И витает она теперь в мечтах своих — ни стены ей не помеха, ни потолок, голубое бездонное небо засияло над ней. Она совсем потеряла голову от радости, от никогда еще не испытанного чувства равенства: ей, дочери нищего грузчика, подарили такие же калоши, как и маленькой госпоже Кетино!
Точно такие же. Никакой разницы. Когда Гоча немного подвыпьет, обеих девушек — Кетино и Гаянэ — называет ласково: малышка.
«Малышка, принеси боржом!» Это могло относиться в равной степени как к Гаянэ, так и к Кетино.
«Малышка, принеси домашние туфли!» — и это относилось к той, которая отзовется. Ах, какой радостью наполняло душу Гаянэ это равенство…
Зато мадам Оленька из себя выходила.
— Конечно, конечно, приравнивай родную дочь ко всякой безродной сироте! — негодовала она, сама не зная, что удерживает ее от того, чтобы выгнать эту змею из дому.
Впрочем, она знала. Как не знать?! Одной мыслью только и жила мадам Оленька — хоть раз застать мужа с этой негодницей на месте преступления, чтобы сорвать с Гочи лживую маску святоши. А пока пусть Гаянэ прислуживает ей…
Сколько ловушек ставила Оленька мужу, чтобы вывести его на чистую воду.
Однажды она подстроила так, что дочери ушли в театр, свекор отправился к брату, сама она нарядилась, якобы собираясь в гости… одним словом, так распорядилась, что в доме остались Гоча и Гаянэ.
Мадам Оленька вернулась очень быстро. Входную дверь открыла своим ключом, чтобы не звонить, и по лестнице поднялась на цыпочках. Сердце вот-вот из груди выскочит. Ей было стыдно за себя, но в то же время чудился любовный шепот, словно она уже видела руку Гочи, обвивающую белую шею Гаянэ…