Клинок без ржавчины
Шрифт:
Подумаешь — дождь и грязь, да пусть хоть небо на землю обрушится, Гаянэ все равно не подведет своего доброго хозяина. Если только эти рыбаки — будь они неладны! — не провалились в преисподнюю, она их непременно найдет.
Да, вот еще, надо сказать дяде Васико, что у того рыжего парня одна бровь наполовину белая, как будто снегом ее припорошило…»
…Дождь перестал. Вышедшая из бани дама сложила зонтик и осторожно засеменила по краю мостовой. Прятавшиеся под навесом гимназисты шумно высыпали на улицу. Теперь они не обходили с опаской
Мальчишка-газетчик снова извлек из-за пазухи оставшиеся экземпляры «Эртобы» и с криком побежал к набережной. Только кучер фаэтона — знакомый дяди Васико — не спешит опустить верх коляски. Туча поредела и распалась на завитки и колечки, там и сям проглядывает лазурь, но разве можно доверять здешнему марту! Только-только прояснится небо и выманит тебя на улицу, а через минуту таким дождем окатит, что берегись. Незаметно подкрадется отяжелевшая, как мокрая бурка, туча и такую каверзу подстроит, сухой нитки на тебе не останется. Если не верите, пожалуйста, поглядите на дядю Васико! Он сошел с фаэтона и собрался закурить, достал кисет с табаком и только начал папиросу сворачивать, как прямо на бумагу такая увесистая капля угодила, что весь табак промок.
Начкепия сердито сплюнул, бросил бумагу с табаком и сказал, обернувшись к Гаянэ:
— Ты видишь, что делается! Последний табак пропал!
— Очень хорошо. Вы и без табака кашляете.
— Помру, никто, кроме ворон, в черное не оденется, — ответил Начкепия, вытряхивая пустой кисет.
— Жена у вас есть, дядя Васико? — участливо спросила Гаянэ.
— Дочку наместника я забраковал, а из других все никак не выберу, — горько усмехнувшись, ответил Начкепия.
— Вы все шутите.
— Какая там жена! Лучше сюда посмотри, — он топнул сапогом, и отставшая подметка смачно чавкнула.
Гаянэ пожалела дядюшку Васико. Ему тоже не сладко придется, если он не выполнит поручения начальства. Сначала Васико показался ей злым и бессердечным, а он, оказывается, одинок и несчастлив…
— Ты устала, девушка?
— Который час?
— Сейчас?
Гаянэ засмеялась. Начкепия всегда так: непременно должен спросить: «Сейчас?» Потом он расстегивает пальто и достает из нагрудного кармана сатиновой рубахи огромные серебряные часы.
— Четыре часа.
— Оказывается, совсем рано.
— И меня эти тучи обманули. Давай еще разок пройдемся по Мадатовскому острову, и домой. Ладно?
Кто не видел старого Тифлиса, тот теперь вряд ли поверит, что этот остров находился между Верийским мостом и нынешним мостом Бараташвили. С одной стороны Мадатовский остров омывала Кура, с другой — ее узкий рукав, который местные мастеровые называли пасынком Куры. Минуя мельницы, оба рукава реки вновь соединялись и, окрепшие, яростно бились о Метехскую скалу.
Изборожденный канавами обрывистый остров был густо заселен. Грязные узкие улочки, лепящиеся друг к другу лавчонки, мастерские, лачуги… Кто только не жил на
В правой части острова в основном жил мастеровой люд: портные, бочары, кожевники. Здесь находились постоялый двор для возниц, биржа легковых извозчиков, кукольный балаган, карусели и толкучка.
Больше всего народу было на толкучке. Когда распался кавказский фронт, огромное количество вещей и продуктов было расхищено с военных складов. Тащили все, у кого только руки доходили. На черном рынке можно было увидеть то, что давно исчезло из тифлисских лавочек и магазинов. Сахар, крупу, мыло, соль, сухари, табак, тарань, ремни, веревки, одежду, казачьи седла. Половина Тифлиса носила сапоги и туфли, сшитые из желтой кожи этих седел. Здесь были разбитные кинто со своими лотками. Татары — погонщики верблюдов, которые сидели, скрестив ноги, возле лавочек и, обжигая рты, пили горячий чай,
персы — торговцы фруктами,
цавкисские зеленщики,
ахатские угольщики,
молокане — молочники,
крцанисские рыбаки,
бежавшие из Турции армяне,
пьяные дезертиры, готовые в мгновение ока скинуть и продать свои сапоги, чтобы угостить проституток водкой и шиша-кебабом с пылу с жару.
Пестрая толпа заполняет Мадатовский остров, ищет легкого заработка, чтобы вечером погулять у причала с мамзелями. Какой-то грек переселил сюда из Одессы целый публичный дом. Потом расширил дело и открыл игорное заведение. Вонь на острове стояла, как в гнезде удода. Объедки, отбросы, грязь. Собаки грызли в мусорных ямах кости и обрезки гнилого мяса.
Гаянэ не любила ходить сюда, но Начкепия говорил: если эти парни в самом деле рыбаки, не миновать им Мадатовского острова. И девушка каждое утро и каждый вечер маячила возле корзин с живой рыбой, разглядывала каждого встречного-поперечного. Рыжего парня нигде не было.
Когда они проходили мимо дворца Орбелиани, снова начал моросить дождь. Сначала вперемежку со снегом, а потом припустил такой ливень, что прохожим ничего другого не оставалось, как, шлепая по лужам, кинуться в подъезды или укрыться под навесами.
— Потоп, да и только, — проворчал Начкепия, но лишь прибавил шагу.
Гаянэ послушно следовала за ним. Возле узкого моста они сбежали по грязному спуску и спрятались под навес невысокого здания. Надпись на жестяной вывеске гласила. «Электрическая типография «Сорапань». Народу здесь было немало. Застигнутые ливнем пешеходы отряхивали одежду, опускали поднятые воротники. Какой-то старик бранился с мальчишкой — продавцом папирос. Тот будто бы разбил его бутылку с керосином. Гаянэ не могла удержаться от смеха, заметив бутылочное горлышко, болтающееся на бечевке, привязанной к пальцу старика.