Клинок без ржавчины
Шрифт:
Неужели выгнать такую хорошую прислугу только из-за того, что выживший из ума хозяин пялит на нее глаза?
С первого же дня Гаянэ Майсурадзе всем пришлась по душе в доме Гочи Калмахелидзе. Особенно отцу Гочи. Она сразу завоевала сердце тоскующего по своему милому Кутаиси старика, и он привык к внимательной, заботливой девушке, словно к родной дочери. Только Цицино, старшая дочь Оленьки, засидевшаяся в девках, невзлюбила красивую служанку, рядом с которой она, Цицино, казалась засохшим в вазе цветком, — бывает, поставят гвоздику в хрустальную вазу, а воду налить забудут.
И без того несладко жилось Гаянэ, а теперь еще мадам Оленька стала к ней придираться.
«За что? Чем я ей не угодила?» — терялась в догадках бесхитростная девушка. Стараясь смягчить сердце хозяйки, Гаянэ работала не покладая рук. Всем в глаза заглядывала, только бы уважить. Но ее старательность лишь усиливала подозрения мадам Оленьки. В испуганных глазах Гаянэ ей виделось совсем другое, и она не давала несчастной вздохнуть. Когда Гоча был дома, она заставляла девушку гладить или шить на кухне, чтобы бессовестный муж не глазел на служанку. Более ничем не выказывала пока своей ревности мадам Оленька. И при муже словом не обмолвилась, и от других скрывала. Боже упаси, чтобы кто-нибудь узнал, что она, урожденная Микеладзе, ревнует мужа к дочери безвестного грузчика.
В ночь перед новым годом произошло событие, после которого мадам Оленька окончательно и бесповоротно возненавидела свою служанку. Каждую субботу к дому Гочи Калмахелидзе подъезжала министерская коляска и увозила супругу товарища министра с прислугой в серную баню Гогило. Гаянэ купала хозяйку, расчесывала ей волосы, подстригала ногти на ногах.
Пока мадам Оленька одевалась и мазала губы в предбаннике, Гаянэ успевала наскоро вымыться. В бане, наполненной густым паром, мадам Оленька ни разу не видела Гаянэ голой. Стыдливая девушка всегда оставалась в короткой рубашке. В тот вечер Оленька заставила Гаянэ снять рубашку и, увидев ее ослепительно белое, молодое тело, пожелтела от злости.
«Не только дурака Гочу, но и самого господа бога эта девка совратит!» На какое-то мгновение ею овладела дикая мысль, от которой она вся задрожала:
«Возьму ведро и размозжу ей голову! Убью! Задушу!» Гаянэ показалось, что хозяйка ее окликнула, и она поспешила отозваться: не нужна ли, дескать, вам вода?
— Смерть мне нужна. Смерть! — простонала мадам Оленька и, не подпустив к себе Гаянэ, торопливо оделась и выскочила на воздух, чтобы немного успокоиться. Но страшная мысль, возникшая однажды, больше не покидала Оленьку.
«Из-за нее охладел ко мне Гоча», — решила она и мгновенно вспомнила все те ночи, когда муж молча отказывал ей в ласках и, повернувшись спиной, безмятежно засыпал.
Гаянэ села за ломберный столик, достала из ящика ларец с табаком и выложила бумажные гильзы.
— Убьет меня хозяйка, если увидит, что я делаю, — сказала она.
— Тогда пусть обоих убивает и вместе хоронит! — засмеялся Гоча.
—
— Эх, Гаянэ, с горя это все!
Гаянэ тихонько рассмеялась: ее хозяин и горе?
— Не веришь? — притворился обиженным Гоча.
— Я-то верю, а вот оно не верит.
— Что это за оно?
— Оно, — Гаянэ указала рукой на зеркало, и Гоча увидел в нем свое отражение — цветущее с румянцем во всю щеку лицо. Он не мог удержать улыбки.
— Много ли ума у зеркала! Ты что, никогда красивого покойника не видела, девочка?
— Ой, мамочка! Что вы такое говорите! Разве вам время о смерти думать?
— А что поделаешь, пока что и есть, и пить мне запретили… Недавно врач сказал, что все это из-за лестницы, надо, говорит, квартиру менять…
— Такой человек, как вы, должен жить долго. Все вас любят и о вас заботятся.
— Ты одна меня не жалеешь, Гаянэ!
— Я-а-а? — Гаянэ так растерялась, что не могла ничего больше сказать.
— Да-да, ты. Кто еще дает мне столько отравы?
— Если так, с сегодняшнего дня я закрываю этот склад.
— Не губи меня, Гаянэ! Тогда я и в самом деле богу душу отдам!
Гоча Калмахелидзе любил таким невинным образом поболтать с Гаянэ. Он отдыхал во время этой легкомысленной беседы и не замечал, что невольно старается понравиться хорошенькой служанке.
— Скажи Вахо, чтобы вызвал экипаж.
Гаянэ сложила папиросы в серебряный портсигар, убрала со стола и ушла. Гоча надел домашнюю бархатную куртку: он уже решил, что в министерство сегодня не поедет, пригласит Силию Лашхи и Бидзину Чхеидзе на остатки вчерашнего пиршества и скоротает с ними хмурый, дождливый день.
Гоча Калмахелидзе жил в Сололаках на улице Петра Великого в квартире бывшего царского генерала. Напуганный Февральской революцией, генерал спешно бежал из Тифлиса. Семикомнатная квартира, набитая вещами, досталась Гоче Калмахелидзе. Огромный кабинет, об-ставленный английской мебелью, гостиная, увешанная французскими гобеленами, устланная персидскими коврами, буфеты и горки, полные старинного серебра и саксонского фарфора, хрустальные графины, высокогорлые китайские вазы, зеркала в золоченых рамах… Видно, хозяин дома второпях не успел почти ничего взять с собой, и все это богатство судьба, явившаяся в облике революции, преподнесла в дар мадам Оленьке. Она не преминула отпраздновать такую удачу и на другой же день после переселения в новую квартиру устроила званый вечер, о котором говорил весь Тифлис.
— Хватит, поторчала я у тюремных ворот, набегалась с передачами! Теперь хочу жить по-человечески! — объявила мадам Оленька мужу, и с тех пор по субботам и воскресеньям в доме Калмахелидзе не переводилось веселье.
— Ты допрыгаешься, что меня из партии исключат, — выговаривал Гоча разгулявшейся жене.
— Сначала пусть тех господ исключат, кто даже денег Грузинской республики не признает! Если не поднесешь им бриллиантовое кольцо или николаевскую золотую десятку, они тебя и близко не подпустят!