Клинок предателя
Шрифт:
До меня дошло, что до сих пор леди вела себя настолько осторожно, что даже большинство слуг никогда не видели ее лица. Фелток, наверное, встречался с ней раньше, потому что лишь он один не выглядел смущенным, но остальные видели ее впервые за все эти недели пути. Мы бы вряд ли ее забыли: она была изумительно красива, с яркими глазами цвета моря и нежным ликом. Леди увидела, как я беззастенчиво смотрю на нее, и улыбнулась. Отчего–то эта улыбка ранила меня сильнее, чем нужно. Я поглядел на Кеста, но даже он был поражен.
Но только не секретарь.
— Да, милочка моя, вы прекрасны и наверняка очень
— Почему это, несчастный? — Голос звучал так же, но сейчас он мне показался даже более юным.
— Ну… — протянул секретарь, — потому что вы ведете себя как последняя шлюха, а герцог — человек женатый, да и фавориток у него довольно — мы же, милочка моя, не хотим их обидеть?
Я ждал, что она разразится гневной тирадой, но дама лишь спокойно подняла перед его лицом руки, сжатые в кулаки.
— Погляди на мои перстни, несчастный.
Секретарь посмотрел на них и изменился в лице, словно вся жизнь промелькнула перед ним.
— Будь я проклят, — прошептал он.
Я тоже попытался рассмотреть перстни, прежде чем она скрестила руки на груди. На левой руке у нее перстень герцога Херворского, а это значило, что ее мать вовсе не герцогиня Орисонская, как мы думали, а сама Патриана, герцогиня Херворская.
— Чертова преисподняя, — пробормотал Кест. Он редко ругался, но как тут сдержаться? Патриана была нашим главным врагом: именно она убедила остальных герцогов низложить Пэлиса. Я бы мог, не задумываясь, перерезать горло ее дочери и жалел бы об этом даже меньше, чем о смерти парня с топором, которого убил на рынке.
— Хервор, — сказал я Кесту, а он лишь покачал головой.
— И это еще не все. На другой руке — перстень герцога Рижуйского. Она — дочь Патрианы, герцогини Херворской, и Джилларда, герцога Рижуйского. Значит, в ней течет божественная кровь!
Госпожа улыбнулась нам и посмотрела на секретаря.
— Ну что, ты теперь доволен, несчастный?
Секретарь забормотал бессвязно:
— Что ж, это… то есть я не могу подтвердить… чтобы точно сказать… Добро… добро пожаловать в Рижу, ваша э–э–э… светлость.
— Высочество, — подсказала она. — Вы хотели сказать «ваше высочество». Или лучше «ваше королевское высочество принцесса Валиана».
Секретарь преклонил колено. За ним последовал Фелток, которого ничто не смущало, и Трин.
Мы трое остались стоять. По королевскому закону плащеносцы никому не кланяются, даже королю. Кроме того, я собирался ее убить.
Несмотря на все мои предубеждения, Рижу все–таки очень красив на закате — если, конечно, хотя бы на миг забыть, где ты находишься.
Секретарь третьих врат отправил послание советнику герцога, и к воротам подъехал человек по имени Шивалль, чтобы сопроводить нас до дворца. Для обычного гонца у него была чересчур откормленная рожа, да и одежда слишком роскошная, но меня в тот момент это меньше всего беспокоило. Худшее, что он мог сделать, — убить Валиану, что само по себе и не плохо.
Когда Шивалль приложился к ее руке, госпожа поглядела на меня и улыбнулась так, словно все это устраивалось лишь ради того, чтобы разыграть меня лично, и предполагалось,
Шивалль и леди решили остановиться и перекусить. Фелток и Брасти остались охранять их, а нас с Кестом отправили обследовать окрестности, чтобы убедиться, что остаток пути безопасен. Я воспользовался возможностью насладиться городом в краткий миг между закатом солнца и восходом луны: сумерки — единственное время в Рижу, когда, одним лишь святым известно отчего, знать города не чувствует необходимости убивать собственных горожан. К несчастью, мы здесь были чужаками.
— Нам придется это сделать, Фалькио, — в сотый уже раз сказал Кест. Он редко повторялся, потому что обычно поступал так, как считал нужным, а затем уже разбирался с последствиями. Именно поэтому я предположил, что он пытается не повлиять на мое решение, а лишь подвести к неизбежному заключению. — Ты же понимаешь, что они сговорились об этом еще тогда, когда мы мотались по стране, — продолжил он. — Решили установить новую монархию, которая будет полностью подчиняться воле герцогов, чтобы им не пришлось столкнуться с новым королем, подобным Пэлису.
— Герцоги и так всем управляют, — возразил я. — Какая разница?
— Разница в том, что теперь их правление будет распространяться на всю страну, а не ограничиваться землями герцогств.
— Оглянись, — сказал я. — Мир развратился и наполнился насилием до самых краев: такого мы даже себе представить не могли.
— Да, а если мы позволим им посадить эту девицу на престол, он станет еще хуже. Какими бы ужасными ни были герцоги, они пока открыто не нарушают королевского закона. Они знают, что если в силу войдет более–менее порядочный герцог или, дай нам святые, появится новый король, то им будет грозить опасность. Но если мы допустим, чтобы их планы осуществились, то увидим самое корыстное и жестокое правление в истории, которое и станет законом. Королевским законом, Фалькио.
— Если это произойдет, мы станем драться. И победим: мы же всегда в конце концов побеждаем.
— Не хочу, чтобы Брасти оказался прав насчет тебя, — ответил Кест. — Ты же знаешь, что нас мало. В лучшие годы нас было сто сорок четыре, а теперь мы превратились в добычу всякого, у кого есть клинок. Вряд ли в живых осталось хотя бы пятьдесят плащеносцев. И кто знает, в кого они превратились? Я побеждаю любого в поединке, Фалькио, но сражаться с десятью бойцами, вооруженными пистолями, не смогу. Старые правила больше не работают. Мы можем победить — только не думаю, что это удастся, если мы будем, как прежде, сражаться по–честному.