Клинок предателя
Шрифт:
Обратитесь к своей рассудительности, к голосу и пойте слова закона. Именно так я и поступил, когда палач охаживал меня кулаками. Попытки убедить моего мучителя в том, что он заблуждается, не увенчались успехом, хотя, очнувшись на следующее утро, я с удовольствием отметил, что он напевает мелодию королевского закона о свободе перемещения. Наверное, он устыдился этого, поняв, что я заметил, и потому отметелил меня еще сильнее, чем накануне.
К концу четвертого дня пребывания в камере моя жизнь почти подошла к концу. Несмотря на целебные мази, которыми они умащали мое тело, чтобы я не смог упокоиться
— Это и есть величайшая надежда Пэлиса? — произнес голос. На ангельский он не слишком походил, поэтому я разлепил веки.
Передо мной стояла женщина в возрасте. Стройная, с прекрасной фигурой, в темно–красном платье. Драгоценности были подобраны в цвет наряда: рубины блестели у нее в ушах и обвивали шею. Седые волосы, уложенные в сложную прическу, венчали строгое лицо, очерченное морщинами. Она не была красива — наверное, даже в молодости не блистала красотой, — но в острых чертах и ледяных глазах таилось нечто обольстительное, словно она знала все тайные желания и потребности человека и могла подчинить своей воле любого: хоть знатного, хоть простолюдина.
А затем я разглядел перстни на руке — целых семь, больших и вычурных, напоминавших колесо. Несмотря на слабость, я бросился вперед, чтобы убить ее.
Палач, которого я прозвал Уф, потому что только это я и мог вымолвить во время побоев, схватил меня за руку и удержал. Он мог бы даже не дергаться. Силы мои иссякли, и, не держи он меня, я сам бы рухнул на пол. Уф для порядка сунул мне кулаком в лицо и отбросил к стене.
— Уф, — выдохнул я.
— Да что вы! Исполнение приговора без суда и следствия? Полагала, что плащеносцы выше этого, — сказала герцогиня Патриана.
— Ты убила Тремонди, стерва, — выкашлял я кровавый сгусток, надеясь, что не лишился последних зубов. — Сама это сделала? Или наняла кого–то? Клянусь, если это была твоя дочь, я лично выпущу ей кишки.
Она посмотрела на меня сверху вниз, даже не дрогнув лицом.
— Неотесанный чурбан. Деревенщина. Мразь.
— Тогда тебе лучше убраться отсюда. А то я собирался рассказать Уфу о правах крестьян и договорах с землевладельцами.
Она улыбнулась.
— А, королевские законы! Такие справедливые, такие благие: овладеть ими — все равно что овладеть силой сияния солнца и луны. А когда их распевают вслух, то они пробуждают душу крестьян и освобождают земли от гнета деспотичной знати!
— Вроде того.
— Интересно, отчего это Пэлис не спас самого себя? Если бы он преподал свои прекрасные законы герцогам, то, может, и нас бы освободил от гнета невежества.
Я улыбнулся.
— Именно по той же причине, почему мы не учим кошек счету. Они либо тупы как пробки, либо им нет дела.
Уф поднял меня с пола и вновь ударил.
Рот наполнился кровью, я закашлялся.
— Ты прав, Уф. Пора заняться делом… Нам нужно многое обсудить. Чем еще… могу вам служить, ваша светлость?
Патриана наклонилась ко мне, изучая лицо с ленивым безразличием лекаря, который осматривает нищего пациента.
—
— Кто именно, ваша светлость?
— Шкурники. Твои друзья плащеносцы — половина из них работает на меня. Вторая половина подалась в разбойники.
Я фыркнул. От боли.
— Смейся, если хочешь, первый кантор, но это факт. Твои благородные плащеносцы зарабатывают на жизнь, опустошая селения. Они грабят, Фалькио, и убивают. И насилуют. И всё это совершают твои люди.
— Лгунья! — крикнул я, хоть намеревался молчать.
Она покачала головой.
— Невинность и добродетель я еще понимаю, Фалькио. Но добровольное невежество — нет! Прошло пять лет с тех пор, как вас распустили. Неужели ты думал, что все они останутся верны мертвому королю?
— Миледи, среди плащеносцев нет предателей. Ни одного. — Ложь сорвалась с моих губ вместе с каплями крови.
Патриана засмеялась.
— Предетелей? Бедный, заблудший глупец. Плащеносцы служат государству! Король уже пять лет как мертв, и страной по закону правят герцоги. И те, кто нам служит, не изменники, Фалькио. Это ты предатель.
Когда вас пытают, важнее всего не слушать того, что вам говорят. Боль ужасна, но ломают слова. Поэтому надо смиряться с болью, но пренебрегать словами.
— Что ж, ваша светлость, похоже, вы получили все, что хотели. Если не возражаете, я вас покину. — Я закрыл глаза и свесил голову.
Уф ударил меня по лицу.
Расправив платье, герцогиня уселась на деревянный табурет и скрестила ноги.
— Есть ли другие? — спросила она.
— А! Уф меня долго об этом расспрашивал.
— Очевидно, ты так и не ответил. Поэтому позволь спросить еще раз: есть ли другие? Сбежать из города тебе не удалось, зачем же продлевать агонию? Ответь на мой вопрос. Где остальные? Кто еще жив?
Честно говоря, ответа я не знал. Несколько лет я не встречался с другими плащеносцами, кроме Кеста и Брасти. Пытался убедить себя в том, что Пэррик, Найлс, Дара и остальные выжили, что когда–нибудь мы еще увидимся, но истина заключалась в том, что если нам и предстоит встретиться в какой–то стране, то, скорее всего, в стране мертвых.
— Множество, — сказал я. — Сотни. Клянусь, что число наших растет изо дня в день.
— Отвечай! — крикнула она, вскочив со стула, и отвесила мне пощечину. Рука у нее оказалась на удивление тяжелой. — Я всю свою жизнь потратила на то, чтобы хоть что–то изменить в этой стране, сделать ее сильной в глазах святых и богов. И не допущу, чтобы мои планы расстроились из–за ублюдков Пэлиса, крестьянских бунтов и проклятых лордов–предводителей.
— Кажется, вы говорили, что большинство плащеносцев работает на вас или стали разбойниками. Похоже, вы воздаете нам должное больше, чем сами готовы это признать, — сказал я, слегка озадаченный тем, что она явно переоценивает талант убеждения плащеносцев.
— Да я вас знать не хочу, болван. Если ты еще ценишь свой рассудок или хотя бы душу, ответь на вопрос. Где остальные?
От этой женщины, которая более, чем кто–либо другой на земле, несла ответственность за гибель моего мира, исходил такой страх, гнев и искреннее желание узнать истину, что мне пришлось ответить честно.