Клинок Смерти- Чёрная падь
Шрифт:
Он оформил пропуск и поднялся на третий этаж, где, найдя нужный кабинет, постучался в дверь, после чего в ответ послышался голос:
– Входите.
Григорий вошёл в тот же кабинет, как и в первое своё посещение. Каково было его удивление, когда он увидел сидевшего за столом в военной форме с золотыми погонами сержанта Авдеева. Григорий растерялся, поставил чемодан на пол, протянул командировочный лист Левшину, на что тот, улыбнувшись и так же, как было свойственно ему спокойно, добродушно произнёс:
– Что молчишь, как воды в рот набрал, проходи, присаживайся. Онемел что ли?
Григорий посмотрел недоверчивым взглядом на Левшина, потом неуверенно
– Хотя бы, здравствуй, скажи, из вежливости Гриша, – подбадривал его добродушным тоном голоса Левшин.
– Здравия желаю, гражданин полковник, – ответил по форме Григорий.
– Эко на тебя страху то нагнали Гриша, что гражданина от товарища отличить не можешь, – изгалялся Левшин.
– Я уже удивляться перестал, что со мной происходит. За что мне милость такая по государственным учреждениям мытариться, – уходил от прямого ответа Григорий.
– Успокойся и давай с тобой всё по порядку начнём говорить. Когда тебя первый раз вызвали, я уже знал по какому вопросу, но виду не подал, а приказал тебя не трогать и дать уехать в Ташкент. Я запрос перед этим делал на брата твоего и лично помню, как он с Казбеком удрал в лесу от меня. Всё мне ясно стало. Только вот не ожидал я, что твой брат таким ушлым окажется и под крыло спрячется дочери полковника НКГБ. Городок, куда ты ездил, имеет стратегическое значение. Ну, конечно уже не такое, как в военные годы, но всё же вес имеет, – спокойно и рассудительно изъяснялся Левшин.
– Да я уже понял это, когда приехал туда. Одни горы и уголь, может и ещё что там копают, но мне неизвестно об этом, – просто, для поддержания разговора говорил Григорий.
– Вижу, удивлён ты, что я здесь. Думаешь, кто я и, что из себя, представляю? – хитро спросил Левшин.
– Да я уже столько узнал, что через край льёт, – осмелел Григорий.
– Ну и ладушки, – сказал своей сказкой Левшин, – меньше знаешь, лучше спишь. Брат твой помощник секретаря партийной организации города. Ну, это конечно не секретарь, но всё же тесть у него шишка большая. Не с руки нам с ними разбираться. Просто ситуация обязывает убрать все сомнения. Так вот, что ты мне ответишь Гриша? Ты, наверное, понимаешь, что твоя жизнь теперь другой оттенок приобрести должна. Мы задний ход давать не можем. Это недопустимо в данной ситуации. И ещё я тебе скажу, что у меня предчувствие, что после зимы ранняя весна начнётся и оттепель будет, какой раньше никогда не было.
Левшин посмотрел на портрет Сталина, висевший над креслом. Григорий с удивлением посмотрел на Левшина, потом на портрет Сталина.
– Вы это про…, – начал, было, Григорий, но Левшин оборвал его фразу жестом, приложив указательный палец к своим губам:
– Да, да Гриша, про это и про многое другое. Про твою будущую перспективу в жизни мы поговорим отдельно и не здесь. А сейчас я хочу от тебя услышать пояснение по поводу тебя и брата твоего. Что мне написать в отчёте по твоей анкете?
Григорий вздохнул, достал из кармана пиджака сложенную пополам выпись из церковной книги и положил её перед Левшиным на стол.
Левшин взял жёлтого цвета бумагу, прочитал её содержимое про себя и, посмотрев на Григория хитрым взглядом, произнёс:
– Ну, слушаю мудрые речи.
Глава 4
1952
Вечерняя Москва. Вечер всегда меняет настроение людей. Человеку становится уютно вечером при свете фонарей. Сумерки сглаживают недостатки. Макияж у женщин становится контрастным и от стен, дающих тень покрова таинственности, протягивается рука безрассудности, толкает прекрасную половину человечества на поиски своего счастья в личной жизни. Вечером скованность у людей исчезает. Если при свете дня женщина отвечала мужчине строго по регламенту рабочего времени на слова «проходите, пожалуйста» – сухим «спасибо», то вечером ответ был «благодарю вас», с кивком головы и вежливой улыбкой.
Столешников переулок в Москве, в самом центре города, как днём, так и вечером был оживлённым местом и человек, попадая в этот небольшой отрезок перемычки улиц Петровки и Большой Дмитровки, получал соблазн потратить деньги в магазинах и ларьках буквально стоявших на каждом шагу. Чистильщики обуви, табачный магазин, кондитерская, комиссионка, меха, книжный, ювелирный и ряд других десятков магазинов в небольшом переулке создавали картину, какой-то улицы не похожей на улицы Советской Москвы. В воздухе носился запах движения денег.
Вечером подростки согласно веянию того времени, беря пример с жиганов носили кепки, сдвинутые на бочок и ножи в карманах. Девушки, ох эти девушки, пленяющее создание, трепали своими линиями тела, соблазняя сердца мужчин. Кокетливыми взглядами из-под длинных ресниц смотрели огоньками глаз на прохожих мужчин сквозь свисающие локоны волос шестимесячной завивки, притягивая к себе кажущейся доступностью.
Рассматривая витрины, Григорий прошёл до конца Столешникова переулка, на углу дома перешёл дорогу на другую сторону улицы и спустился по ступенькам в столовую Общепита, находящуюся в полуподвальном помещении дома.
Дом был построен на фундаменте из кирпича со сводным потолком подвала, что остался после пожара от сгоревшей церкви Воскрешения в Скоморошках после нашествия Наполеона, когда-то в стародавние времена в 1812 году. Затем церковный надел земли с остатками сводчатого фундамента взял под себя священнослужитель Беляев и дом надстроен был третьим этажом в 1873 году.
И каких только заведений в этом доме не было; И каток здесь рядом знатный был и трактир прелестный самый лучший в центре Москвы. Были здесь в этом доме меблированные комнаты «Версаль», которые оставили след нелестными отзывами горожан и в дальнейшем после 1917 года переименованы новой властью в гостиницу «Спартак». Помнится, в подвальном помещении даже оптический магазин торговал, «Милк и сынъ».
В 1924 году здесь находилась редакция шахматного журнала «64», издательство по физкультуре и спорту, а также театральная студия имени М.Н. Ермоловой. Потом уже магазин продуктовый хулиганил своей безнаказанностью.
Ну, а далее открыли столовую дневную, в которой к вечеру ближе и водкой и кружкой пива не брезговали торговать.
Столовая представляла собой два зала, с беленым сводчатым потолком арками. При входе была гардеробная. Курить там строго не разрешали, но народ это поставил на горькую правду. Кушал трудовой народ в свой обеденный перерыв, а вот под вечер вся эта кутерьма превращалась в пивную. Дым от папирос стелился по залу, где некоторые из посетителей сидели в помещении без рубашек, только в майках нательных из-за духоты. Места в пивной были все сидячие, столы деревянные сдвинутые между собой и лавки длинные не всегда под вечер вымытые.