Клинок Смерти- Чёрная падь
Шрифт:
– Так, что за сюрприз-то ты мне обещал показать Горша-Егорша? Я и так у тебя дальше носа своего ничего не вижу, а ты всё с сюрпризами своими, – говорила Прасковья Гоше.
– Сейчас мама, ты только не волнуйся, – осторожничал Гоша.
Он взял мать за руку, подвёл её к Грише, который смотрел на мать, волнуясь, не зная какие первые слова надо произнести. Прасковья выглядела постаревшей, из-под платка выглядывала седая прядь волос. Мать посмотрела на Гришу с прищуром глаз и спросила у Гоши:
– Кто это сынок? Что он молчит?
Гриша опустился на колени перед матерью, смотрел, не отрываясь на её лицо.
Прасковья
Прасковья, молча, плакала, гладя ладонью по голове сына. Так они и стояли, молча некоторое время; мать и перед ней на коленях продолжение её мужа Силантия.
Гоша отвернулся в сторону, в нём вдруг закипела злоба. Жалости к брату он не испытывал, только горечь шла в горло, от того, что не смог избежать он ситуации встречи матери с Гришей.
– Горик-Егорик мой, – резала болью воспоминаний Прасковья сыну своему Грише. – Где же ты скитался? Как же я тебя ждала. Ты же обещал вернуться к нам с Варей. Мне брат твой говорил, что погиб ты, сгинул в лесу, связался с лихими людьми, и они тебя уморили.
Гоша стоял со стиснутыми зубами, кулаки были сжаты за спиной.
– Жив я матушка, – плакал Гриша, – и ни с кем не связывался кроме Родины своей.
Григорий смотрел на лицо матери, дотрагивался губами до её ладоней. Мать приблизила своё лицо к лицу младшего сына, поцеловала его в глаза. Гриша встал, осторожно обнял мать, предложил ей:
– Присядь матушка на чемодан.
Гоша пошёл к машине, открыл заднюю дверцу багажника, достал стул, подошёл к матери и поставил его на землю подле неё. Прасковья проигнорировала предложение Гоши, села на край чемодана Гриши. Младший сын сел рядом с ней на траву не выпуская её руки.
– Расскажи мне, где же ты пропадал Горик-Егорик мой? – успокоившись, произнесла Прасковья.
– В армии служил матушка. Писал вам, а ответов не получал. Остался на два года ещё служить. Вам писал об этом. Потом когда приехал в село вас не застал. Тётя Глаша сказывала, что забрали вас с Варей и увезли куда-то, – плыли слова Гриши посреди зноя.
– Да сынок забрали и увезли. Мы с Варей сами перепугались. Нам сказали, что на проверку, какую-то везут. Но потом в поезд посадили и привезли к брату твоему прямо на его свадьбу. С тех пор тут и живём, – туманно говорила мать.
– А Варя-то где матушка? – пытал её сердце сын.
– Варя сейчас в Ташкенте живёт у отца жены твоего брата и мальчонка его с ними. Варя учится. Артисткой хочет стать. Я вот здесь одна век свой доживаю. Как ты нас нашёл Горик-Егорик?– разговаривала мать уже окрепшим голосом.
– Да нелегко было вас найти. Время такое сейчас смутное. Меня в Москву вызвали на Лубянку и ответ держать велели, почему у нас в семье два брата под одним именем и годом рождения живут. Мне разрешили съездить к вам, уточнить что, да как. Я не мог в толк взять, почему они так со мной обошлись по-доброму. Дали возможность разобраться самим, мало ли у нас в семье ошибка какая. Теперь-то я понимаю, что Гошка под моим именем живёт. Дураку ясно, чтобы на фронт не попасть взял метрику мою, себе два года отрезал и миновал страх
– Да сынок, виноват он перед тобой, мальчик ещё был, смалодушничал, испугался. Он бежал от страха своего.
– Я от страха своего тоже бежал, только в отряд к партизанам, ты сама знаешь, вместе с нами была. Пожалел я тебя матушка, когда мы домой вернулись в сорок третьем, не сказал тебе, что Гошку с бандитами встретил. Он ведь смотрел волком, а сам зайцем дрожал, когда под стволом нагана дядьки Авдеева по земле задницей елозил. Я на ствол бросился за него, а Гошка убежал, знать не хотел оставаться с нами. И бежал он намеренно от войны, с моими документами, чтобы на фронт не попасть и участи избежать той, что нашего отца настигла. Он бросил нас, тебя, меня, Варю. Предал память об отце, – хлестал словами жгучими по сердцу матери Гриша.
Прасковья вздохнула, голос её задрожал:
– Знаю я про отца. Перед тем, как нас забрали к Гоше, дед Матвей мне рассказал про похоронку, которую ты скрыл от меня. Спасибо тебе сын, за то, что жалел ты меня, боль страшную один вынашивал. Понимал ты, как отца я любила, и удар этот я бы не выдержала тогда. Время прошло сынок, и боль утихла в сердце.
– Меня, зато боль жжёт калёным железом, – закручинился Гриша.
Гоша стоял каменным истуканом, потом прошёл два шага, опять застыл изваянием.
Прасковье было тяжело объяснить сыну Грише, что надо подумать и принять решение правильное в сложившейся ситуации. Она понимала, что сын не откажет ей не в чём, но она и понимала то, что своей просьбой она обрекает младшего сына на жизнь без его мечты. А, разве можно отнять у ребёнка его мечту? Он такой же её сын, как Гоша. Как разделить эту любовь между ними, не раня сердце каждого из них? Варя. Она вообще не причастна ни к чему. Прасковья, пересилив себя, попыталась объяснить Грише:
– Видишь ли, сынок, не всё просто теперь, как кажется. Гоша нас к себе забрал, одел, кормит, заботится о нас с Варей. Тесть у него большой человек по должности и сам Гоша вверх по службе пошёл. Что теперь делать? Мне вас обоих жалко, а больше всех Вареньку. Она благодаря Гоше жизни стала радоваться, светится от счастья.
Гоша смолчать уже не смог. Его так и распирало влезть в разговор. Он знал, что брат не подымет руки на свою кровь, главное надо разжалобить его сердце. Но Гоша не смог найти этих добрых слов, как и не пытался мысленно представить, о чём он будет говорить с братом. Он попытался по-доброму начать объяснение, но в итоге говорил со злобой и раздражением:
– Так получилось у меня, по-другому не вышло. Ты, что думаешь, пойду я, повинюсь и меня, пожалеют? Нет! Спросят, почему партия не проявила бдительность. У всех головы полетят. Я ведь не просто лежал на печи, я все годы мучился с этим камнем на сердце. Из забоя еле ноги выносил, не доедал, как все, работал не покладая рук своих. Да, совершил я ошибку в своей жизни, смалодушничал, так я за всё заплатил своим страхом и работой вместе со всеми. Иди, расскажи в Москве правду свою. Всех за твою правду под одну гребёнку причешут.