Клоака. Станция потери
Шрифт:
— Ты уже совсем из ума выжила!
Мимо нас неторопливо проходит полицейский патруль.
Мужчина постарше недовольно оглядывает нас с ног до головы и, убеждаясь в том, что опасности для окружающих мы не представляем, вновь погружается в свою работу: разглядывает лица потенциально-проблемных пассажиров.
Парни помоложе, возможно только поступившие на службу, тихо посмеиваются над тем, какой кавардак был на наших головах. Да, смешно. Посмотрела бы я на вас, лысоголовые, как бы выглядели при таком сквозняке ваши прически, будь на
Тоже мне, красавцы года нашлись.
— Это ты виновата! Все и всегда происходит из-за твоего мерзкого характера, правильная ты наша! — порция очередного гнева выливается на меня как выброшенные из окна помои.
— С каких это пор быть правильной плохо? — праведно возмущаюсь я.
Нет, ну что такого в том, что бы быть нормальным человеком, а не бухающим с утра до ночи отморозком на квартире у незнакомых и аморальных личностей?
— Да так всегда было, Нина! Если тебе что-то не нравится — молчи! Из-за твоего упрямства мы тоже всегда отхватываем! Да? — вопрошает она у третьей составляющей нашей «дружной, девичьей компании».
Втягивать в нашу ссору Шурку бессмысленно и низко, Элька.
— Я… Я д-думаю, что вам нужно у-успокоиться, — заикаясь, мямлит Шурка.
В отличие от нас она была совершенно невзрачной: маленькой, бледной, вечно заикающейся и какой-то неправильно пухленькой. Полнота ей совершенно не шла. Тем более с ростом в метр с кепкой. А если принимать во внимание тот факт, что она хвостиком вечно ходила за Элей: высокой, спортивной и, черт бы ее побрал, рыжей, то ее «неправильность» была заметнее куда больше.
— Вы сейчас н-наговорите друг другу гадостей, а завтра…
— Не будет никакого завтра! — становясь еще злее, выкрикнула наша «поцелованная солнцем». — Мне надоело из-за тебя краснеть, Нина! Если не изменишься, то о нашей дружбе можешь забыть!
30 секунд до прибытия поезда. 29 секунд. 28 секунд.
На часах 00:57.
— Вот так вот просто? — растеряв весь свой запал, выдаю я удивленно.
Нет, серьезно?
— Именно. В жизни все просто, пока ты не начинаешь открывать рот и учить остальных, как им жить, — уже спокойнее произносит Эля, разворачиваясь и уходя в противоположную сторону платформы. — Саша, идем! Пусть узнает, каково это быть одной, без нас.
Да ты!..
— Да кому ты нужна?! — выкрикиваю я, чувствуя, как мои щеки наливаются кровью. — Будь скромнее! Я как-то и без твоей дружбы прекрасно справлялась!
Не хотела ведь я выглядеть со стороны истеричкой, но… Не сдержалась.
Я понимаю, что все обвинения Эли вполне обоснованы. Все мои беды и неумение заводить долгосрочные знакомства были только от того, что мне не повезло родиться в интеллигентной семье и получить воспитание, которого большинству моих сверстников так не хватало.
Я — правильная.
И перекроить себя под стать моде не могу просто
— Нина, п-пожалуйста…
Я смотрю на Шурку и думаю о том, что какая же она все-таки глупая! Нет, не так. Наивная. Вот правильное слово, которым можно охарактеризовать Шурку. Она такая наивная, что от ее наивности к горлу подкатывается тошнотворный комок.
— А ты чего все это время молчала? — сквозь зубы спрашиваю у нее. — Разве я не была права?
— Б-была… — опуская взгляд, мямлит Шурка, произнося то, что я хотела услышать.
— Так какого черта ты не встала на мою сторону?!
Хотя бы раз!
— Я… Я просто не хочу ни с кем ссориться, — говорит она, придерживаясь своей обыденной позиции.
— Ну конечно… — выдыхаю я, прикрывая глаза. — И как я могла об этом забыть?
Поезд прибывает на станцию. Отойдите от края платформы за ограничительную линию. Повторяю: поезд прибывает…
— Ты никогда ни с кем не хочешь ссориться, — говорю я, повышая голос и заводя прядь парящих из-за сквозняка волос за ухо. — Интересно, если тебя бить будут, ты хоть попробуешь себя защитить? Или будешь улыбаться, чтобы никого не обидеть?
— Э-это не так…
От образовавшегося на станции шума закладывает уши.
— Знаешь, — говорю я, — я от вас двоих устала так же, как вы от меня.
— Нина…
Шурка смотрит на меня жалобно, как брошенный под дождем щеночек. И от этого вида мое раздражение в груди только сильнее распаляется.
— Запомни кое-что, подружка. В конечном итоге, когда я для всех вас плохая, я же оказываюсь правой. Помнишь, как для Эли в прошлый раз закончилось ее приключение?
Помнишь, с какого дна нам пришлось ее вытаскивать, чтобы ее собственные родители не обрили на лысо ее рыжую голову и не отправили в какой-нибудь монастырь. Подальше от приличных мест и людей.
— П-помню, — закусывая пухлую губу, произносит Шурка. — Ты предупреждала, что так будет.
— Я предупреждала, что так будет. Эля ошиблась, втянув нас в неприятности. А ты ни с кем не хотела ссориться.
Во время вот таких вот конфликтов самое главное вовремя уйти. Эффектно развернуться и, что еще важнее, не споткнувшись, гордо удалиться, оставляя оппонента позади себя. Но делать этого я не хочу, потому что ни в чем не виновата! Шурка же опускает взгляд, понимая, что разговаривать со мной сейчас бесполезно, и пробормотав «Я тебе напишу», бежит к Эле.
Что ж, скатертью дорожка!..
Поезд останавливается на станции, потоки холодного воздуха почти сбивают меня с ног, и платформа мигом пустеет. Ни Эли, ни Шурки, никого кроме меня.
Из динамиков внутри вагона до меня доносится записанный в какой-то студии мужской голос, он предупреждает пассажиров о том, что двери вскоре закроются и всем нужно быть осторожнее. Глупое предостережение. Больно, конечно, когда эти дверь бьют тебя в плечи, но не смертельно.
Поезд отправляется в путь.