Клоака. Станция потери

Муссен Анна

Белла только собирается сделать шаг по направлению ко мне, как до моих ушей доносится звук автоматной очереди. Я замираю. Неужели Вано нашел нас? Именно сейчас? Когда мы почти на свободе?

Стрельба повторяется. Снова и снова. Гул автоматной очереди не прекращается, но только спустя некоторое время я понимаю, что стрелявшие находятся далеко отсюда.

— Нашла! — слышу я. — Нина, быстрее! Сюда!

Словно очнувшись ото сна, я подбегаю к Белле. Она пыталась расширить узкую щель в стене, которая, если хорошо присмотреться, могла напоминать дверь.

— Ну помоги

же мне! — злится она на мое бездействие.

Мне удается ухватиться пальцами за небольшой выступ и потянуть на себя отходившую от стены плиту. Белла, уперевшись спиной о стену, пытается ногой оттолкнуть от себя плиту. Медленно, миллиметр за миллиметром, она начинает поддаваться нам и вскоре мы смогли расширить щель настолько, что протиснуться через нее и попасть внутрь стены стала для нас возможным.

— Скорее!

Белла протискивается первой. А я, ненадолго задержавшись и о оторвав от стены приклеенную записку — почти размокшую от дождя — оборачиваюсь к дороге и не вижу там здоровяка. Лишь тот, второй, несколько раз помахав мне рукой, сбегает по дороге назад, в сторону луна-парка.

— Нина!

Я читаю написанную на бумажке строчку и, сжав ее в руке, засовываю клочок бумаги в карман. Хорошо, что Белла ее не заметила. Мне не хочется объяснять ей то, в чем я сама плохо разбираюсь.

Я захожу в стену, если можно так сказать и, потянув вместе с Беллой за приваренный к плите поручень, закрываю этот путь отступления, добровольно погружаясь в кромешную темноту.

«Прощай, везучий неудачник».

Восьмые оковы — Путь к поверхности

Я всегда спокойно относилась к людям, которые оказывались правы в своих убеждениях. Даже если это означало то, что я ошиблась. Ну ошиблась и ошиблась. Что ж теперь? Удавиться и не жить? Или с брызгающей во все стороны слюной доказывать свою правоту? Особенно в том случае, когда тебе уже присвоили статус проигравшего?

Нет, конечно, нет. Проигрывать надо с достоинством. И с еще большим достоинством нужно удивленно хлопать глазками и восклицать: «Что, правда? Не так?.. А я-то думала…». И пусть все решат, что ты немножечко ошиблась. С кем, в конце концов, не бывает?

С таким вот кредо я спокойно существовала все свои двадцать два года и, пожалуй, сейчас я впервые захотела придушить того, кто сказал мне правду.

То есть Семена.

Я не знаю, как долго мы уже поднимаемся, или сколько нам еще осталось, но подъем наверх занимает и еще займет у нас много времени. Боясь потратить заряд в фонариках, да и привлечь чье-нибудь ненужное внимание — хоть Семен и говорил, что тут относительно безопасно — мы с Беллой идем в кромешной темноте, доверяя лишь своим обострившимся чувствам и спавшим до этого момента инстинктам.

— У меня уже ноги болят, — жалуется идущая позади меня Белла. — И здесь жарко. Почему здесь так жарко?

— Не знаю, — отвечаю я.

Чем выше мы поднимаемся, тем и в самом деле становится душнее. Словно кто-то медленно отключает нам подачу кислорода.

— Это невозможно, — говорит Белла,

комментируя сказанные мной вслух мысли. — То есть, я хочу сказать, что это уже просто перебор будет. Тебе так не кажется?

— Мне много чего кажется, — нервно произношу я.

Например, мне кажется, что в этой темноте кто-то есть. Или, что хуже, что-то есть. Еще мне кажется, что если мы все-таки дойдем до конца этой чертовой лестницы, то упремся в тупик, и нам придется возвращаться обратно. Потому что окажется, что выход находился не наверху, а где-нибудь посередине. Еще мне кажется, что там, наверху, нас кто-нибудь дожидается, и как только мы туда дойдем, нас поволокут обратно в лагерь.

Но уже на каком-нибудь лифте. Чтобы сэкономить время.

А это уже зарождающаяся паранойя.

И если я продолжу думать о том, что мне еще может казаться, то я запаникую и стану дерзкой девчонкой. А у меня за спиной уже есть одна такая и двух дерзких девчонок это…помещение может не выдержать.

— А мне вот кажется, — начинает Белла, даже не представляя, о чем я сейчас думаю, — что если на секунду включить фонарик, то ничего с ним не случится.

Бунтарка.

Я слышу тихий щелчок, а затем вокруг становится светлее. Во всяком случае настолько, чтобы мы смогли увидеть друг друга.

— Я знала, что она винтовая, — голосом победителя в споре произносит Белла, подходя к краю лестницы.

Оперевшись о перила, она слегка перевешивается, вглядываясь в тянущуюся по спирали вниз бездну.

— Но этот фонарик слишком слабый… Хоть вниз свети, хоть вверх…

Да, с такой мощностью конца-края этой лестницы нам не увидеть.

— Посвети вокруг.

Белла молча выполняет мою просьбу.

Увидев лишь очертания места, в котором мы очутились, в моей голове моментально был выстроен образ дворцовой башни. В такой, куда в девчачьих сказках заточали принцесс. И из которых этих самых принцесс спасали невесть откуда и за каким фигом куда-то скачущие на белошерстных конях принцы. Перед спасением, разумеется, зарубив вполне себе мирного дракошку.

У меня дома есть детская книжка с картинками. Как раз на такую тематику. И в ней так красиво нарисована башня, внутри которой винтовая лестница, чирикающие птицы, нечаянно залетевшие в башню, и вьюнок, оплетающий ступени, что когда я при недавней уборке пролистывала эту книжку, то подумала: «Не такая уж это и темница».

Это место похоже на то, с картинок. Только вьюнка с птицами нет. И редких окошек в стене, создающих хоть какой-то естественный свет.

— Нам ведь до самого верха топать? — спрашивает Белла.

Я неуверенно киваю.

— Тогда вперед! Я хочу домой!

А я-то как хочу.

После этого, по моим внутренним часам, мы поднимаемся еще минут сорок. Я бросаю считать ступеньки на четыреста восемьдесят девятой или на четыреста девяносто второй. Ноги побаливают уже и у меня. А вот Белла, в приподнятом настроении, обогнала меня и, забыв или же нарочно не выключив фонарик, переступала через одну ступеньку, периодически опираясь на колени. Желание выбраться отсюда пересиливало чувство усталости.