Клор
Шрифт:
Машинально подняв взгляд, на крыше с южной стороны улицы я заметил Талоса. Он смотрел на меня. Естественно, я был под отводом глаз и шумодавом, да и людей на рынке почти что не было, но для большей надёжности я отошёл в узкий тупичок и только оттуда прыгнул на крышу.
Огляделся. Талос смотрел на меня с соседнего дома. Я взял разбег и, почти не помогая себе эфиром, приземлился к золотоглазому. Но он уже стоял на радиальной улице. Я огляделся. Выругался. С моря на город заходила линия дирижаблей в пять. Плохо, очень плохо. Сколько им до нас? Полчаса? Четверть? Ещё могу успеть…
Забив на всякую
Слишком мало времени. Да и зачем целый воздушный флот на город, в котором толком нет военных? Если только…
Резюме: Инбародод — удод срамословный, непечатный колесник, филистёрский пивовар, всего большого и малого света и подсвета дурак, да и мать его растак. Хотя нет, Эва тут ни при чём. Почти.
Пять. Ровно пять дирижаблей. Сколько там характерная грузоподъёмность? По две-три килотонны на борт, если мне память и база Талоса не изменяют. Порядка пятнадцати-двадцати килотонн на всех. Они собрались до Тиамат на той стороне шарика пробомбиться? Или залить напалмом всю степь до Токтиантелона?
На вокзал я уже однозначно не успевал. Оставалось уйти из зоны гарантированного разрушения. Нюанс: я практически в центре города. До ближайшего края восемь километров. Сорок восемь минут бегом. Можно, в принципе, уложиться и в полчаса, но это если по прямой, без препятствий. Вот же неудобь сказуемая…
Талос в очередной раз появился у полуобваленного прошлыми бомбардировками дома. Я прыгнул к нему.
— Стой! Стреляю! — раздалось невероятно притягательное предложение из задней полусферы.
Что характерно, слово ополченец сдержал. Только выстрел у него был холостым. Просто очаровательно.
Талос прогулочным шагом проследовал к одиноко стоящей стене, возвышающейся из груды битого кирпича. Я рванул к нему. Сзади немилосердно топал ополченец — бегать он явно был толком не обучен.
Звуки застыли. Все цвета слились в сплошную серую кучу.
— Сегодня в городе праздник, — заметил Талос, устраиваясь на кирпичах.
— Да ладно, — фыркнул я.
— Планируется салют. Такие дела.
Глаза, наполненные заревом тысячелетнего термоядерного пожара, направились в сторону вокзала.
Цвета вернулись.
— Сто-о-о-о-ой, кому горю! — из-за угла к нам вылетел ополченец.
Шестнадцать тридцать одна пятьдесят три.
— Вспышка справа, — говорит Талос.
Первый дирижабль из проходит над вокзалом. С той стороны слышится звук.
Ополченец тупо пялится в небо.
Ветер остатков ударной волны пролетает мимо нас.
Из рук ополченца выпадает магазинная винтовка.
Я ставлю кинетический щит.
Бежать уже бесполезно.
Шестнадцать тридцать две ровно.
Грохот разрывов идёт непрерывным стаккато.
Поверх него ревёт сирена.
Я смотрю на ополченца.
Ополченец смотрит на дирижабль.
Дирижабль идёт на нас.
Шестнадцать тридцать две ноль пять.
Мимо нас падают первые обломки.
Рой небольших камешков.
Ополченец охает и хватается за бок.
Я фиксирую несколько прилётов в щит.
Шестнадцать тридцать две пятьдесят.
В лазурных
Я не могу дать ему ничего, кроме йогурта.
Разве что только огурец.
Дирижабль ровно над нами.
Я накачиваю щит эфиром от Не-огурца.
На улицу перед нами падает бомба.
Второй дирижабль уже прошёл вокзал и идёт на тридцать шесть градусов правее первого.
Ополченца передо мной сносит с улицы.
Меня подкидывает в воздух.
Противоинерционные чары не справились.
Сколько там было?
Тонна?
Полторы?
Мимо меня пролетает два раза по пол-ополченца.
— Такие дела, — бросает Талос в пустоту.
Я соскальзываю в разгон восприятия.
Следующая взрывная волна больше толкает меня назад, к вокзалу, чем подбрасывает. Я пытаюсь скорректировать полёт импульсами по пять килоньютонов. Толку выходит немного: кажется, взрывается вообще всё вокруг.
Я лечу. Город подо мной горит. Дежа вю.
— Фьюти-фьют, — говорит Талос.
Подо мной по извилистому серпантину между воронок мчит автомобиль. Или это я пролетаю мимо? Движение относительно.
Ускорение абсолютно.
Я разгоняюсь до тех пор, пока наконец не теряю окончательно сцепление с настоящим.
Когда мне было лет на двадцать, а может, и тридцать побольше, чем сейчас, я, ещё подросток, работал механиком в «БалхУниТехе». Странное название. Странная компания, но во всей Степи больше ни у кого не было ремонтных эллингов. Людей после нескольких десятилетий второго демографического перехода и даже богами неисчислимых лет Гибридной войны не хватало отчаянно, а антропофабрики ещё не изобрели. Поэтому почти всю работу выполняли дроны. Я же просто следил за ними. Иногда мне казалось, что это они следят за мной тысячами камер, лидаров, сонаров, датчиками давления и температуры, щупами и манипуляторами раздевая меня до костей. А потом в Приозёрске остановился отец. Его механик погиб в бою, и он искал кого-то на замену. Так мы и познакомились. Я моргнул.
Ещё до рождения моего тела я парил над руинами Макене. Этот город и до войны выглядел так, будто его взорвали несколько раз подряд, но после пятидесяти килотонн сверху разница между разрушенными, функционирующими и недостроенными зданиями стёрлась окончательно. Камера 1: посреди чистого поля торчит остов знаменитой Часовой башни — главной местной достопримечательности. На неё действительно стоит посмотреть. Расстеклённая уже навсегда, она растерянно оглядывает место, где раньше был подобный стихийному бедствию рынок, вытекшим глазом улетевшего циферблата. Из дыры на его месте вытекают механические внутренности башни: шестерни, валы, пружины. Камера 2: в тени башни конвульсивно танцует пацанчик. Его собственная тень оторвалась и так и осталась в замешательстве загорать на асфальте метрах в десяти. Связка бананов, которую он нёс на голове, выкипела и залила его лицо языками липкого, приставучего киселя. Пацанчик совершенно гол, но заметить это сразу не получится: вместо рукавов и штанин на его конечностях болтаются лохмотья кожи. Камера 3: на земле лежит расколотый циферблат с Часовой башни. Часовая стрелка замерла на без пяти минут шести. Минутная в пяти метрах левее пригвоздила к земле обгоревшее тело. Затемнение.