Клуб бездомных мечтателей
Шрифт:
«Тебя ждет та же судьба, что и твоего отца, наркомана и человека, не закончившего образование», – сказал мне однажды Брик.
Это случилось, когда я не могла найти туалетную бумагу, хотя знала, что бумага точно где-то есть, потому что Брик покупал такое количество вещей и продуктов, словно собирался пережить блокаду. Брик жаловался, что кто-то из нас не спускает за собой воду в унитазе. Потом он показал мне, что туалетная бумага лежит на самой верхней полке в кладовке. Как выяснилось, он специально спрятал от нас туалетную бумагу, чтобы научить нас спускать за собой.
Начал моросить дождь. Я переходила Байнбридж-авеню, и ветер свистел мне в лицо, выдувая из меня тепло. Люди с «дипломатами» и зонтами торопились домой после работы. Я опустила голову пониже, чтобы они не видели моих слез.
Я с удивлением подумала, что не помню, когда в последний раз мы с мамой общались. Мы говорили друг другу «привет» и «пока». Последний раз мы серьезно разговаривали, наверное, пять месяцев назад, когда она записывала меня в школу № 80.
От этих мыслей я только сильнее начала плакать. Раньше я думала, что я нормально переношу ее заболевание, более того, я гордилась тем, как мне это удается. Но я лишь убегала от проблемы. Мне казалось, что я разобралась с болью, которую испытывала по поводу маминой болезни, но вид мамы, закрывающейся от ударов Брика, вывел меня из равновесия.
Я почувствовала реальность маминой болезни. В моей семье никто не говорил про СПИД, родители обходили молчанием эту тему, доктор Моралес ее не обсуждала, а Брик и подавно. Он видел, как мама принимает таблетки, замечал, что она слабеет, но все равно оставался к ней таким же требовательным. Судя по разбросанным по спальне упаковкам от презервативов, они еще и занимались сексом.
Несмотря на то что СПИД убивал маму на наших глазах, никто не говорил про эту болезнь. СПИД был совершенно реальным, постепенное ухудшение маминого здоровья было реальным, и наше нежелание признать проблему и бороться с ней – тоже реальным.
За две недели до описанных событий я сидела на кухне. Неожиданно вбежала мама. Ее трясло. На глазах у нее были слезы. Не замечая меня, она бросилась к холодильнику, на котором лежал пакет с ее медицинскими препаратами. Видя, какую боль испытывает мама, я застыла и смотрела, как она пытается открыть крышку на банке с таблетками. Я молчала. Когда мама открыла банку, таблетки разлетелись по всей кухне. Мама схватила две из них, положила в рот и с трудом на секунду прекратила плакать, чтобы их проглотить. Только после этого она заметила меня.
«Мам», – это единственное, что я смогла произнести. Я прекрасно понимала, что от этого мало пользы.
«Ты для этого слишком молода, – сказала мама, подняв руку, словно защищаясь от меня. – Прости, ты слишком молода».
Она повернулась и вышла, а таблетки так и остались лежать на кухонном столе и на полу.
Я никогда не была слишком молодой для всего остального: для наркотиков, историй о проституции, которые мама мне рассказывала, но я оказалась слишком молода
У меня появилась Сэм, с которой мы мечтали о совместной жизни, и новые друзья. Чем больше радости я испытывала от общения с ними, тем труднее мне становилось возвращаться в квартиру, в которой болела мама. Мне было трудно видеть умирающего человека. Гораздо проще было находиться с друзьями и обо всем этом не думать.
«Я такая эгоистка!» – бормотала я, утирая слезы. На 202-й улице я остановилась около дома Бобби и посмотрела на окно его спальни. Я вспомнила его теплую улыбку и сияющие глаза и стала подниматься вверх по лестнице.
Перед дверью его квартиры я утерла слезы и несколько раз глубоко вздохнула, чтобы успокоиться. Его мама, Паула, накормила нас отбивными с рисом, которые мы съели перед включенным телевизором в гостиной. Показывали реслинг, и с интервалом в пару минут Бобби триумфально вскидывал вверх руки, отчего его майка поднималась, и я видела узкую полоску волос, поднимающуюся вверх от его пупка.
Мы перешли в его комнату.
– Хорошая у тебя комната, – произнесла я, но тут же вспомнила, что несколько минут назад уже говорила это.
– Спасибо, – ответил Бобби, вежливо не замечая моей оплошности. – Это «Человечище», – объяснил он мне, показывая на блестящего от пота человека-гору в маске на экране.
«Человечище» зарычал в камеру, прыгнул спиной на веревки ринга, отскочил от них и с громким ударом упал на лежащего на ринге противника. Толпы зрителей ликовали. Бобби в очередной раз вскинул вверх руки. Я не представляла, как поддержать разговор на тему реслинга. Обычно на эту тему высказывалась Сэм.
– Здорово… Скажи, а он уже давно выступает?
– «Человечище» просто сумасшедший, – заявил Бобби, сквозь открытую дверь посмотрел в другую комнату и закричал: – Крисси, закрой дверь!
В дверном проеме появилась очень похожая на Бобби девочка. Перед тем как закрыть дверь, она оглядела меня и наверняка заметила, что на мне майка ее брата. Моя сохла в ванной, и Бобби дал мне свою.
– Закрой дверь и иди, – скомандовал Бобби. Девочка закатила глаза и громко хлопнула дверью. – Так вот, – продолжил он. – Этот парень сумасшедший на всю голову.
– А в чем секрет его мастерства?
– Что ты имеешь в виду?
– Да так, ничего… Значит, он сумасшедший?
– Да. Еще есть другой спортсмен, Брет Харт, он известен своей точностью. Понимаешь, Лиз, у каждого из них – свои сильные стороны и особенности.
До поздней ночи Бобби рассказывал мне о реслинге и показывал статьи и фотографии из журналов. Я залезла в его кровать, накрылась одеялом и мирно заснула под его рассказы и жужжание фена его матери.