Клуб маньяков
Шрифт:
И увидел лицо человека искренне мне сострадающего.
«Ты понимаешь, что это девушка не для тебя, – говорили его улыбка, его глаза. – Что ты сможешь для нее сделать? Надуть ее пару-тройку раз? На мои деньги свозить на трехзвездочные курорты Кипра и Египта? Купить пакистанских и корейских тряпок на рынке?»
– Ты прав, толстомордый! – сказал я по-русски, подняв стаканчик и изобразив на лице дружескую улыбку. – Эта чудесная девушка не для изъеденного жизнью нищего человека. – Эта девушка для таких, как ты, толстомордых владетелей мира. Толстомордых и тупых... Ведь только превратив ее родник в сосуд для
И, выпив залпом, принялся за маринованные баклажанчики – самую замечательную в Систане-Белуджистане закуску.
– Спасибо, – поблагодарил меня вождь (естественно, по-английски) и, заметив, что я сную глазами по столу в поисках рыбы а-ля Забол, звякнул серебряным колокольчиком.
Перед тем, как на столе задымилась рыба, в столовой появились Лейла и Гюль.
Лейла была в обычной своей одежде. Она выглядела несколько возбужденной. Увидев себя в новой ипостаси, прочитав восхищение в глазах мужчин, она уже не могла быть прежней. И чувствовала, что никогда уже не сможет стать прежней. Но на вождя, раскрывшего (и оценившего) ее красоту, она смотрела не с благоговением, а настороженно, как кошка, которая не хочет, чтобы ее взяли в оборот в качестве мягкого мурлычущего инструмента...
Лейла спрятала от меня бутылку французского вина. Подумала, что я лыка не вяжу. А я вязал, да еще как. На меня нашел кураж, я рассказывал вождю, как вытряхну из его земли миллиард долларов, после чего он необходимо станет президентом, а, может быть, даже аятоллой Исламской республики Иран, а потом и Соединенных штатов.
Получив согласие вождя баллотироваться на пост президента страны, я навешал лапшички на аккуратные ушки Гюль. Бутылка французского вина исчезла со стола где-то между дифирамбами о красоте ее карих глаз и коммунистическими стихами Бодлера:
Неужто вы могли уверовать, ханжи,
Что можно плутовать, с Хозяином играя,
Что можно век прожить в бездельи и во лжи
И требовать за это рая??
...Домой мы поехали в первом часу ночи. За руль, разумеется, села Лейла. Примерно через час езды мой взгляд приобрел осмысленное выражение и она, уловив эту перемену настороженными глазами, спросила чуть слышно:
– Ты понимаешь, что произошло?
– Понимаю, – ответил я, закуривая. – Похоже, я потерял тебя. Вот ведь жизнь... Только-только почувствуешь себя счастливым, только-только начнешь дышать воздухом, полным умиротворенности, как сразу же на горизонте появляются песец с котенком...
– Вождь все сделает, чтобы я стала его четвертой его женой. Убьет мою мать, тебя. Нам надо бежать...
– Бежать без денег... Куда? Месторождение золота с собой ведь не прихватишь. Тяжеловато будет.
Лейла обернула ко мне личико, обернула, дабы одарить гневным взглядом. Мы шли на скорости около 220 километров в час (дороги в Иране, весьма приличны) и гнев ее едва не вогнал нас в кювет.
– Не нужно нам золото... И французская одежда не нужна, – выцедила она, выровняв машину. – Будем жить в пещере, если хочешь – на берегу океана.
– Я бы смог
– Незабудка в весенней пустыне счастлива сама по себе. Ей не нужны зрители. Она знает, что ее предназначение родиться и умереть в пустыне. Ее предназначение – просто быть. Быть, хотя бы затем, чтобы какой-нибудь доморощенный философ-гипербореец пришел к выводу, что прекрасное – это не то, что нравится людям, не то, что преимущественно достается богатым, а то, что существует, потому что мир прекрасен.
– Ну-ну, как ты научилась говорить... – усмехнулся я. – Так говорят только тогда, когда хотят убедить себя. А ты знаешь, милая пустынная незабудка, что к сорока годам ты превратишься в форменную старуху? Этот климат, эта ваша однообразная еда без витаминов очень скоро превратят тебя в беззубую, сморщившуюся старуху.
– Пусть! А если я буду стремиться к обладанию всеми существующими благами, только из-за того, что они у кого-то есть, если я буду постоянно думать, что у меня что-то есть из вещей, а чего-то нет, то моя душа превратится в беззубую сморщившуюся старуху.
Выпалила и вдруг рассмеялась:
– А кого ты предпочтешь? Меня, старую и беззубую с моей душой, или меня молодую со старой, сморщившейся душой?
– Конечно, тебя! – засмеялся я и чмокнул Лейлу в щечку. Раз, затем другой, а потом, распалившись, впился в губы, да так страстно, что машина, повиляв по шоссе, вылетела в пустыню.
Спустя вечность мы очнулись под равнодушным звездным небом. Со всех сторон нас окружали черные безжизненные горы, под нами холодела каменистая бесплодная земля, умеющая исторгнуть из себя лишь колючий безлистый кустарник; она была покрыта одеялом, которое мы всегда возили с собой.
Мы были наги и счастливы.
– У тебя на родине такое же небо? – спросила Лейла, прижавшись ко мне теснее.
– Да, – ответил я, переведя свой взор на Большую Медведицу. – Почти такое же...
– Почему «почти»?
– Понимаешь, звезды связаны с людьми, которые под ними живут. И, глядя на них, можно почувствовать...
– Почувствовать, есть ли рядом любимый человек?
– Да...
– И там, под своими холодными северными звездами, ты чувствовал себя одиноким?
– Я чувствовал, что рядом живут мои любимые сын и дочь, чувствовал, что я им нужен и чувствовал, что тебя нет... Нет на несколько тысяч километров вокруг...
– А сейчас ты чувствуешь, что я у тебя есть и чувствуешь, что детей твоих нет...
– Я чувствую, что наше небо стало шире, я чувствую, как оно замкнулось вокруг нас... Я чувствую, что у меня есть сын и дочь, я чувствую, что они меня любят, и я чувствую, что скоро их будет больше...
Лейла обняла меня. Ее тепло проникло в самое сердце.
– Так мы уедем к океану? – спросила она, прикоснувшись носиком к моему. – До него на нашей машине двенадцать часов езды... Ты будешь ловить рыбу, и смотреть на корабли. А я буду растить наших детей, и стараться к сорока годам не состариться... Будешь ездить в Чохорбахорский порт за фруктами и витаминами, чтобы у меня не выпали зубы.