Клуб Мертвых

Кобб Вильям

— Ба! Ну и что?… А за какие грехи тебя выгнали?

— Я тебе сейчас расскажу… Стоит мне прийти в мастерскую, как кто-нибудь начинает искать ссоры со мной. Меня начинают обвинять во всем… То пропадает какой-нибудь инструмент, и меня обвиняют, что я украл его… или за ночь моя кладка вдруг обваливается… и хозяин сердится… тогда я возмущаюсь! На меня кричат, я кричу еще громче!:. Я не более терпелив, чем всякий другой, а в особенности когда знаю, что я прав…

— Не везет!

— Вот, например, что случилось вчера…

Мне надо было вырезать одну доску, и работа была спешная. Я начал резать… Указания были написаны на бумажке. Ты не знаешь, что такое гравировка, тут надо нанести тысячи разных черточек, чтобы обозначить тень, объем… Я тороплюсь и, кончив работу, несу ее к хозяину, думая заслужить похвалу! Вдруг он смеется мне в лицо и спрашивает, не вздумал ли я с ним шутить? Я ровно ничего не понимаю! Он говорит мне, что я сделал все как раз наоборот! На сей раз я был уверен в своей правоте; я говорю, что в точности следовал написанным указаниям. Он начинает сердиться. Тогда я говорю, что докажу справедливость моих слов! Я вернулся на место и взял бумажку. Ты сейчас поймешь, как это странно, и как я прав, говоря, что тут вмешался сам дьявол… Я был так уверен, что даже не взглянул на бумагу! Он разворачивает ее и приходит в страшную ярость… Это было ужасно… Знаешь, что было в записке?

— Нет!

— Указания, совершенно противоположные тем, которые я в ней прочел раньше!

— Ты с ума сошел.

— Нет, но я говорю, что тут был обман… Я узнал почерк, даже расположение параграфов… а между тем там, где я сделал впадину, надо было сделать выпуклость… Хозяин пришел в ярость, назвал меня лентяем, негодяем! Естественно, я возмутился. Вся кровь бросилась мне в голову, и если бы меня не вытолкали, я натворил бы Бог знает чего! Тем не менее я снова без места…

— Найдем другое!

— Для чего?! Меня преследует неудача!

Несчастный все более и более пьянел и терял рассудок.

— С меня довольно, — лепетал он прерывающимся голосом, — я не хочу больше работать… К тому же, какой я мастеровой?… Я хочу… как ты сейчас сказал… быть барином… франтом… К черту все!… Теперь оставь меня в покое… С меня довольно!

Молодой человек уронил голову на стол. Он был совершенно пьян. «Перцовка» сделала свое дело.

— Теперь, — прошептал Дьюлуфе, — он может приходить… Мальчишка таков, каким он хотел…

В эту минуту дверь отворилась и в ней показалась тощая потертая физиономия.

— Эй! Метла! — сказал вошедший резким голосом. — Его еще нет здесь?

— А! Это ты, Кониглю!

— Отвечай же!

— Нет… его нет здесь…

— Вот и отлично! Видишь ли, Метла, нас собралось пять или шесть человек, и мы хотим переговорить… и мы бы не желали застать здесь патрона.

— Ба! Кто с тобой?

— О! Все славный народ… Бибе, Ла-Кюре, Франк, Мюфлие и Трюар… потом Малуан…

— Черт возьми! — сказал, смеясь, Дьюлуфе. — Весь

штаб!…

— Дай нам вина… вот деньги… я позову их.

Кониглю снова открыл дверь и своими длинными руками начал махать группе, стоявшей в некотором отдалении. Минуту спустя эти люди уже входили в зал «Зеленого Медведя». Было бы слишком большим преувеличением заявить, что Кониглю и его товарищи принадлежали к избранному обществу, или уж очень хорошо умели они скрывать свою принадлежность к высшему свету! Попросту говоря, это были оборванцы, которые, казалось, олицетворяли собой все мыслимые пороки. Штаб, как назвал их Метла, давал ложное понятие об армии, потому что никогда, может быть, бродяги и воры не имели более отвратительного вида.

Впрочем, надо сделать исключение для одного Мюфлие, который был одет в длинный сюртук, чистые панталоны и высокую модную шляпу, тогда как другие были едва прикрыты самыми жалкими лохмотьями. Все почтенное общество, за исключением Мюфлие, уселось за стол.

— Ну, что же! — сказал Кониглю. — Будем мы говорить или мы не будем говорить?

— Надо говорить! — отвечал Франк, который был обязан этим прозвищем одному весьма деликатному делу — убийству и воровству, которые принесли ему один франк выгоды и двенадцать лет каторжных работ.

— Кто же начнет? — спросил Ла-Кюре.

Наступила минутная пауза. Казалось, что в ораторы никто не рвался. Сидевшие молча переглядывались.

Тогда Мюфлие, оставшийся стоять у стойки, сделал шаг вперед и, прокашлявшись, произнес громовым голосом:

— Вы просто стадо баранов!

— Как! Что? Баранов! — раздалось со всех сторон.

Надо сказать, что Мюфлие, человек деятельный и рассудительный, носил громадные усы, придававшие ему зловещий вид, который он еще более подчеркивал, страшно вращая большими выпученными глазами.

— Я сказал: баранов! — повторил он.

Малуан, маленький и худой, чуть не сполз со стула.

Он был ярым почитателем Мюфлие, который со своим сюртуком представлял для него идеал мужской красоты. Но в то же время Мюфлие пугал его.

— Зачем говорить так громко? — заметил Бибе. — Можно объясниться без крика?

— Друзья мы или не друзья? — произнес Кониглю, любивший задавать риторические вопросы.

— Если вы заткнетесь, то доставите мне большое удовольствие, — заметил Мюфлие.

— Возьми назад баранов!

— Я ничего не беру назад! Что сказано, то сказано. А! — продолжал почтенный Мюфлие, размахивая палкой. — Или вы считаете меня дураком?

— О! — вскричал Малуан тоном решительного протеста.

— Что ты хочешь сказать? — спросил Кониглю.

— Что? Вот… вы уже испугались!

— Испугались! Мы! Что за чушь!

— Вы жалкие трусы! Вчера вечером вы были, как порох! Все орали! Бранили патрона! А сегодня утром — совсем другое, вы уже трусите…