Клуб неисправимых оптимистов
Шрифт:
— Кто вы? — не успокаивался разъяренный Томаш.
— Она мой друг, это я ее привел.
— Женщины в клуб не допускаются! Мало того что приходится терпеть престарелых коммуняк, так теперь еще и баба затесалась!
— Баба в гробу тебя видала! Паршивый трухлявый реакционер! — Сесиль дала Томашу пощечину, чего делать, безусловно, не стоило. Удар прозвучал, как звук кимвала.
Несколько секунд стояла гробовая тишина, все остолбенели от изумления и пытались осознать случившееся, глядя на побагровевшее лицо со следами пальцев на коже. Позже Леонид объяснил мне, что за этот короткий отрезок времени болевой сигнал поступил в мозг
— Что на тебя нашло? Ты рехнулась?
— Ну, ничего себе! Ты защищаешь этого придурка? Хорош друг!
Не дав мне сказать ни слова в свое оправдание, она перебежала на другую сторону бульвара Распай, не обращая внимания на возмущенное гудение машин, и нырнула в метро. Я вернулся в «Бальто», где успел разгореться жаркий спор о том, имеют ли женщины право посещать клуб. Политические взгляды не имели значения, единомышленники яростно наскакивали друг на друга и солидаризировались с недавними противниками.
— Ни одно правило нашего клуба не запрещает женщинам приходить сюда, — возвестил Игорь веским тоном отца-основателя.
— Правила — составная часть демократии и устанавливаются большинством, — вмешался Грегориос. — Хочу напомнить — демократию придумали греки. Давайте проголосуем! Я голосую против. Предпочитаю чисто мужское общество.
Имре и Тибор впервые не согласились друг с другом на публике.
— Мы не в английском клубе, — сказал Имре. — Здесь действует единственное правило — свобода.
— Нельзя позволить коммунистам все захватить и испортить.
— Ты несешь чушь, Тибор.
— Настоящая проблема — женщины и Гагарин!
Все почувствовали, насколько опасна возникшая тема, так же опасна, как неизвестный вирус, подтачивающий вас изнутри. Примирительную позицию заняли немногие. Они хотели избежать непоправимого, но на них ополчились оба лагеря. Неужели дело дойдет до драки? Мы позволим идеям управлять нашими желаниями? Забудем, кто нам друг, а кто враг? Дадим политике и женщинам в очередной раз стать причиной наших несчастий? Всегда ли в таком принципиальном споре должен быть победитель?
— Не стоит так горячиться. Наши женщины нас забыли, мы никому не нужны.
— Будешь играть или продолжишь делать революцию?
Все улеглось. До очередной победы или следующего поражения. Я запустил волка в овчарню и, опасаясь последствий, решил незаметно смыться, но, как это ни странно, никто ни в чем меня не упрекнул.
На следующий день я отправился к Сесиль. Она открыла мне дверь и лучезарно улыбнулась, как будто накануне ничего не случилось. Когда я снова пришел в клуб, никто меня не попрекнул — если не считать привычных насмешливых реплик насчет моей игры. Такие понятия, как ошибка и вина, более чем относительны. Дедушка Делоне не устает повторять: «Нет ничего хуже желания осчастливить человека помимо его воли». А я считаю самым большим грехом не желать счастья другим или отступиться от них. Видит бог, я пытался. Возможно, если бы Гагарин облетел земной шар на день или два позже, Сесиль приняли бы в клубе с распростертыми объятиями.
8
Я был в трудном положении.
— Ты играешь как деревенщина, — буркнул Павел.
— Ну конечно, а ты у нас Ботвинник, да? — огрызнулся Томаш.
— Мишель — дебютант. С чего это ты так расслабился? — Томаш взглянул на доску, и его лицо просветлело.
— Так не пойдет, — запротестовал я, — двое на одного — это нечестно.
Томаш протянул руку за ладьей, в этот момент хлопнула дверь и появился запыхавшийся Владимир. Он был так возбужден, что нарушил одно из незыблемых правил клуба: обратился к Игорю на русском. Игорь и Павел — он тоже бегло говорил по-русски — вскочили со своих мест.
— Нуреев остался на Западе! — перевел нам Игорь.
— Во время посадки в аэропорту Ле-Бурже, — продолжил Владимир, — он оттолкнул двух агентов КГБ, перепрыгнул через загородку и побежал как сумасшедший, кагэбэшники гнались за ним, но он укрылся в помещении таможни. Нуреев свободен!
— Кто такой Нуреев? — спросил Томаш.
— Ты не знаешь Нуреева? — изумился Игорь.
— Откуда ему знать величайшего танцовщика современности? — воскликнул Леонид. — Что вообще поляки понимают в балете?
— На прошлой неделе мы с Леонидом и Владимиром ходили в Гарнье на «Баядерку». Как он был хорош, просто слезы на глаза наворачивались! В третьем акте он поразил публику до дрожи — немыслимая грация, воздушные прыжки, пробежки в бешеном темпе. Никто никогда не видел ничего подобного. Нуреев не танцовщик, он — птица. Чайка. Он не касается земли. Земное притяжение не имеет над ним власти. Он летает. Нуреев заполнял собой огромную сцену Кировского театра. Существовали только он, свет и музыка. Нуреев парит в воздухе. Ты следишь за ним взглядом, и он увлекает тебя за собой в вихре танца. Сегодня мы напьемся. Неси шампанского, Жаки.
— Может, игристого? Оно ничуть не хуже.
— Шампанского, лучшего! Мы будем пить «Кристалл»!
— «Рёдерер»? Оно жутко дорогое.
— Дай нам две бутылки!
Папаша Маркюзо принес шампанское и пластиковые стаканчики.
— Ты не заставишь нас пить из этой дряни! — вознегодовал Леонид.
— Ваши междусобойчики дорого мне обходятся.
— Наплюй на деньги, сегодня великий день.
— А мне сто второй, — вмешался в разговор Томаш.
Тот вечер принес Альберу Маркюзо самую крупную выручку в году. Он опустошил запасы шампанского и игристого вина и наполовину обновил набор бокалов. Вечеринка влетела Игорю, Леониду и Владимиру в копеечку, но они сочли, что свобода Нуреева бесценна. Игорь попросил тишины, произнес тост за Кировский театр и его лучший в мире балет, поднял бокал, как штандарт, и тут его прервал Владимир: