Клуб неисправимых оптимистов
Шрифт:
— Что-что, а скучать нам не пришлось.
Мы отправились есть мороженое в «Драгстор» — Морису нравился интерьер, оформленный в стиле салуна из голливудского вестерна. В «Драгсторе» дядя встретил старого друга, «черноногого» торговца обувью, с которым не виделся два года. Этому человеку удалось сбыть с рук магазин в предместье Алжира и купить новый на бульваре Вольтера. Он посоветовал дяде поступить так же, и тот дико разозлился.
— Пошел к черту! Думаешь, я нуждаюсь в твоих идиотских советах? Не могу я последовать твоему примеру, тупой кретин! У меня не магазин в двадцать квадратных метров в Сент-Эжене, а тридцать два здания! Если я хоть что-нибудь продам — мне конец. Я ничего
В разговор вмешался один из посетителей, разговор шел на повышенных тонах, тип обозвал Мориса фашистюгой и гнилым колониалистом. На семинары по искусству дядя не ходил. Он плюнул оппоненту в лицо и заклеймил его как грязного гребаного коммуниста, тот, естественно, оскорбился, они схватили друг друга за грудки и принялись трясти что было силы. Вмешались официанты, и нас вытолкали взашей, не дав доесть мороженое. Утешало одно: Морису не пришлось платить по счету.
12
Рождественский ужин удался на славу. На памяти семейства Делоне никогда еще не было такого роскошного стола: столовое серебро, лиможский фарфор, кружевные салфетки и хрусталь-баккара. О неприятном инциденте в «Драгсторе» никто не вспоминал, не стоило портить праздник из-за дураков. С родителями Луизы нас было пятнадцать, а накормить мы могли вдвое больше едоков. Мама и Луиза продумали действо до мельчайших деталей. Ужин был рассчитан на два часа, месса в церкви Сент-Этьен-дю-Мон начиналась ровно в одиннадцать.
— Если придумаешь какой-нибудь трюк и избавишь нас от этого мероприятия, — шепнул мне папа во время аперитива, — оплачу тебе «Двадцать четыре часа Ле-Мана». [115]
Предложение было заманчивым. Мама наотрез отказывалась покупать мне эту игру, считала ее дурацкой и говорила, что она мне не нужна. Мы с папой перешептывались, как два заговорщика, стараясь, чтобы никто ничего не услышал и не заметил.
— Я скажу, что плохо себя чувствую, и тебе придется остаться со мной дома.
115
Игра на основе старейшей из ныне существующих автомобильных гонок на выносливость, проходящей ежегодно с 1923 года недалеко от города Ле-Ман во Франции.
— Она не поверит.
— Помнишь, мы ели устриц в «Ла Боль»? У меня тогда случилось расстройство желудка. А еще я выпью белого вина, ты же знаешь, мне от него всегда становится плохо.
— Она догадается.
— Что это вы тут замышляете? — спросил дедушка Филипп, садясь между нами.
— Я рассказываю, какой потрясающий фильм мы видели сегодня днем.
— Знаешь, Мишель, во французском языке есть и другие слова. Сегодня все потрясающее. Может, обновишь свой лексикон?
— Ты прав, больше не буду говорить «потрясающий».
— Мне сказали, твоя мама заболела. Надеюсь, ничего серьезного? — спросил Филипп у папы.
— Сердце… Доктор велел ей соблюдать режим.
— Это просто мания какая-то! — раздраженно воскликнул дедушка. — Они всех нас угробят своими режимами.
— Не слишком приятно проводить праздники в больнице. Папа остался с ней.
— Не волнуйся, она справится.
— К столу! — закричала мама, внося блюдо с огромным копченым лососем.
Все пребывали в чудесном настроении, возможно благодаря гевюрцтраминеру. [116] Я протянул свой бокал, Морис наполнил его до краев, и я выпил. Вино оказалось недурным. Никто,
116
Сорт белого вина.
117
Мари Бенар (1896–1980) — обвинялась в отравлении 12 родственников и соседей (в том числе обоих мужей, собственных родителей, свекра и свекрови) с целью завладения их имуществом. В 1961 году была оправдана по недостатку улик.
— Она их укокошила, — уверенным тоном заявил дедушка. — Эта женщина опасна.
— Нет, она невиновна, — заявила Луиза.
— Ландрю [118] тоже клялся, что ни в чем не виноват. Если она невиновна, то я — папа римский, — засмеялся Морис.
— Эксперты заявили, что…
— Знаешь, что бы я сделал с этой преступницей? — прокурорским тоном спросил Филипп. — Скормил бы ей мышьяк, который нашли при обыске в гараже, а потом отправил на гильотину.
— Что вы такое говорите! — ужаснулась Луиза.
118
Анри Дезире Ландрю (1869–1922) — французский серийный убийца, с 1915 по 1918 год убивал одиноких женщин. Был пойман полицией, предстал перед судом по обвинению в 11 убийствах, признан виновным по всем пунктам и приговорен к смертной казни.
— А травить несчастных людей из-за наследства разве не ужасно? — ехидно поинтересовался Филипп.
— Ее оправдали! И, кроме того…
— Господи боже ты мой! Да что ты понимаешь в преступниках, бедная моя девочка!
Никто не дал Луизе времени объяснить свою точку зрения. Так в нашей семье бывало всегда. Любой, кто не соглашался с дедушкой, объявлялся дураком или дурой. Филипп покачал головой и закатил глаза. Луиза не стала спорить, она знала, что действовать в одиночку бессмысленно: Делоне охотятся стаей и придерживаются общего мнения.
— Надеюсь, ты не приправила лосось мышьяком, Элен? — поинтересовался папа.
— Только устрицы, — парировала мама.
Все посмеялись. Освободив место в центре стола, мама и Мария осторожно установили блюдо с пирамидой серебристых устриц. Пятнадцать рук одновременно потянулись к лакомству, приправили устриц уксусом с луком-шалотом и — хоп! — в рот по две сразу. Поедание деликатеса напоминало соревнование — кто съест больше и быстрее остальных. Устриц на блюде было так много, что они вроде как и не убывали. Я приступил к осуществлению своего хитрого плана. Сколько нужно съесть устриц, чтобы стало дурно? Две дюжины, три или больше? В десять вечера настал момент изобразить приступ и начать корчиться от боли в животе. Папа останется со мной, остальные отправятся на мессу. Нужно было выпить больше белого вина, ради «24 часов Ле-Мана» стоило рискнуть.
— Какой-то странный вкус, — сказал Филипп, с подозрением разглядывая устрицу.
— Что не так? — встревожилась мама.
— У нее привкус мышьяка, чуть горьковатый, но не сказать, что неприятный, — сообщил дедушка, очень довольный своей шуткой.
— Это глупо, папа! — укоризненно покачала головой мама.
— Берегись, Поль, ты только что проглотил устрицу с мышьяком! — подколол папу Морис.
— Мне беспокоиться не о чем, я же не богач какой-нибудь! — парировал папа. — А вот тебе, Луиза, следует опасаться мужа, он тот еще ловкач!