Клубок Сварога. Олег Черниговский
Шрифт:
К осуществлению своего замысла Ода приступила с присущей ей осторожностью, лелея в душе месть как любимое дитя. Она не вешалась на шею Борису, когда они были одни, не одаривала его кокетливыми взглядами. Она действовала как опытный охотник, хорошо знающий повадки зверя и умело расставляющий капканы.
В один из декабрьских вечеров Ода взяла в руки лют- то, чтобы спеть Борису его любимую саксонскую балладу.
Они сидели в светлице, отдалённо напоминавшей сказочный чертог стенами из толстых брёвен, мощными колоннами из цельных дубов и огромными потолочными балками. На первый взгляд создавалось впечатление, что этот терем творение не человеческих рук, но неких сказочных великанов. И только низкие
Ода нарочно распустила по плечам свои длинные светлые волосы, сказав Борису, что желает быть похожей на героиню баллады, превратившуюся в русалку от разлуки с любимым. На самом же деле Одой двигало иное желание. Она надела своё любимое синее платье, расшитое цветами из серебряных ниток, прямо на голое тело, дабы в нужный момент обнажиться без особых промедлений. В том, что этот момент придёт, Ода была уверена.
Ни о чем не догадывавшийся Борис сидел на низенькой скамеечке и, затаив дыхание, взирал на Оду снизу вверх. Пламя свечей окутывало её неким светящимся ореолом, отчего распущенные волосы казались ещё более пышными. Борис пожирал тётку восхищённым взглядом, находясь под впечатлением от её дивного пения и ещё более дивного вида.
За дверью светлицы притаилась Регелинда, которая принесла поднос с кушаньями, но не смела войти, дабы не прервать пение своей обожаемой госпожи. Регелинда знала, для кого Ода исполняет балладу. Помешать в такой момент значило вызвать сильнейший гнев. В последнее время Ода была очень раздражительна.
Убаюканная печальной песней, а точнее звучанием родного языка, Регелинда вошла в светлицу не сразу, когда песня смолкла, а несколько мгновений спустя. Служанка проделала это так тихо, что не потревожила Бориса и Оду, которые, обнявшись, стояли и самозабвенно целовались, похожие на подростков, дорвавшихся до запретного плода.
«Эк вас, милые, разобрало!» - усмехнулась про себя Регелинда, водрузив поднос на стол и бесшумно пятясь к двери.
Уже в дверях Регелинда обратила внимание, что пальцы Бориса бесстыдно гладят Оду сзади, а та поощряет его, сладко постанывая и сильнее прижимаясь к племяннику.
«Не дошло бы у них до греховного, - озабоченно подумала Регелинда, направляясь в погреб за вином, - они хоть и не кровные родственники, но все же родня. Довольно с Оды и греха с Олегом!»
Но до греховного дошло. Вновь вернувшись в светлицу, Регелинда чуть не выронила из рук глиняный кувшин с греческим вином, так поразил и возмутил её вид двух обнажённых тел, расположившихся прямо на полу на медвежьей шкуре. Борис, красивый и статный как эллинский бог, ритмично делал своё дело, навалившись на Оду сверху. Лицо её было наполовину скрыто растрёпанными волосами, глаза зажмурены, из полуоткрытого рта вырывались сладостные стоны.
Регелинда невольно задержалась на месте, любуясь красиво сложенным телом Бориса, и своей госпожой, гибкой и белокожей.
«Как же молодеет женщина, стоит ей снять все одежды, распустить волосы и допустить к себе мужчину», - подумала Регелинда, сама удивлённая своим открытием.
Выбравшись из светлицы в тёмный коридор, Регелинда присела на верхнюю ступеньку лестницы, ведущей вниз в мужские покои. Она не хотела, чтобы кто-то из слуг, случайно заглянув в комнату, узрел её госпожу в столь непотребном виде…
На другой день с самого утра Регелинда, не таясь, стала укорять Оду в разврате.
– Я понимаю, что со столь крепким да ладным молодцем любая будет рада возлечь, - сердито говорила служанка.
– Однако ж и о чести своей подумать не мешает. Ведь ты, милая моя, не только намного старше Бориса, но и доводишься ему тёткой. Гляди, утонешь в грехах. Омут затянет,
– Опять подглядывала!
– недовольно ворчала Ода, впрочем, без всякого смущения.
– И всюду-то ты успеваешь!
Регелинда возмущённо фыркнула:
– Сама же велела вчера принести вам вина и закуски. Запамятовала, что ли?
Ода пропустила вопрос Регелинды мимо ушей.
– На кого, по-твоему, я могу опереться, дабы противостоять Святославу?
– сказала она, глядя своей верной служанке прямо в глаза.
– Олег далеко. Сын Ярослав ещё дальше. Глеб недалече, но он не отважится выступить против отца ни в большом, ни в малом. Остаётся только Борис.
– Так ты задумала стравить Бориса со Святославом?
– испуганно произнесла Регелинда.
– Страшное дело затеваешь, душа моя. Не сносить Борису головы и тебе тоже, коль встанете вы на пути у Святослава. Не спасут вас ни стены вышгородские, ни Борисова дружина. У Святослава ныне великая сила: он прольёт море крови, но до вас доберётся. Иль не знаешь ты норов супруга своего!
– Знаю, - гордо ответила Ода.
– Потому и собираюсь защищаться. Умру, а в монастырь не пойду!
Регелинда зашептала молитву Деве Марии, прося образумить Святослава либо избавить Оду от ужасных замыслов, которые грозят ей неизбежной смертью.
Ода прогнала служанку, поскольку больше не верила в заступничество высших сил, коим сама молилась до поры до времени. Ныне она уповала на заступничество Бориса, который после вчерашнего казался ей живым воплощением Силы и Красоты.
Теперь Ода уже безо всяких ухищрений предлагала Борису своё тело в любое время и в любом месте. Язык взглядов и жестов, которому Ода в своё время обучила Олега, ныне с лёгкостью перенял Борис. Частые соития с мужчиной, который был не только силен, но и неутомим, закружили Оду в блаженном круговороте. Ей казалось, что она до этого не жила, а прозябала, то подстраиваясь под прихоти мужа, то стараясь удержать подле себя Олега, то изнывая от одиночества и зова плоти, требующей мужских ласк. Ода погружалась в такую пучину сладострастья, что все пережитое ею с супругом и с Олегом казалось теперь слабым подобием истинных наслаждений. Она порой не узнавала саму себя, позволяя Борису любые вольности в постели с нею, даже откровенную грубость, лишь бы испытать новую остроту ощущений. Их отношения зашли так далеко, что уже вся челядь в тереме знала о греховной связи изгнанной из Киева великой княгини с её племянником.
Но внезапно все закончилось. Из Киева прибыл гонец от Людека, который известил Оду, что Святослав находится при смерти.
Услышав об этом, Ода тут же вскочила с постели: было раннее утро. Гонец, парень лет двадцати, покраснев, мял в руках соболью шапку, не смея поднять глаза на княгиню, которая металась, не в силах сдержать торжествующую радость. Ода требовала вновь и вновь повторить сказанное.
Гонец, запинаясь, повторял, как лекарь Арефа, повинуясь воле Святослава, срезал желвак с дурной кровью с шеи князя. Утро и день Святослав чувствовал себя неплохо, хотя и не вставал с ложа, но под вечер ему стало хуже. Лекари не отходили от больного со своими снадобьями, но около полуночи великий князь ушёл в глубокое забытьё и жизнь стала быстро покидать его сильное тело.
– Под утро Арефа объявил, что… - Гонец замолк, поскольку Ода вдруг остановилась перед ним раскрасневшаяся, со вздымающейся грудью.
– Ну? Что объявил Арефа?
– Арефа объявил, что князь Святослав Ярославич не ясилец на этом свете, - еле слышно вымолвил гонец, часто моргая белёсыми ресницами.
– Ах!
– Ода с улыбкой положила руки на плечи гонцу.
– Какую радостную весть ты привёз мне, друже. Как тебя зовут?
– Баженом, - пробормотал юноша, смутившись ещё больше.